Служение Отчизне - [66]

— Выходит, что так, — сказал я и направился за командиром полка на КП, где была поставлена задача на завтра.

…Напряжение боев с каждым днем нарастает.

Если мы вели бой с 28 стервятниками, шестерка Кравцова — с 40, то 24 декабря восьмерке Петра Якубовского пришлось иметь дело с 50 ФВ-ШО. Финал был тот же: три «фоккера» навсегда прекратили свой полет, остальные рассыпались кто куда, не выполнив своей задачи.

Столь результативные наши действия вызвали, естественно, одобрение со стороны вышестоящего начальства. И не только одобрение. Некоторые летчики управления дивизии тоже изъявили желание принять участие в воздушных схватках. К их числу относился и майор Ковалев. Он обладал отличной техникой пилотирования, но за последнее время в боях бывал крайне редко, навыки растерял, а война идет к концу, и ему захотелось внести в победу свою весомую лепту.

Попросился он в нашу эскадрилью.

Мы не особенно радовались, когда к нам в строй становился человек, летающий от случая к случаю. А Ковалев — инспектор-летчик. Он, конечно, считает, что больше нашего знает и умеет, претендует на самостоятельность в действиях, а мы вынуждены отвлекать на его прикрытие своих лучших бойцов.

Не хотелось брать Ковалева на задание, и неспроста.

Назначили к нему ведомым Калашонка. Почему именно его? Это был наш самый надежный щит. Если прикрывает Калаш — можно ничего не бояться, вступать в бой с любой группой стервятников.

Но такому ведомому нужен был и под стать ему ведущий. А вот этого обстоятельства мы не учли, о чем потом горько жалели.

Ушли мы на прикрытие наших войск. Патрулировали тремя ярусами: внизу Кирилюк с четверкой, над ним — моя пара, надо мной — Ковалев с Калашонком.

Сначала все идет спокойно. Но вот пронеслась мимо пара «мессеров», вслед за ними — четверка. Я дал по ней очередь, она ушла под Кирилюка и его ведомых, тот сразу же устремился за ней.

— Кирим, отставить! Это приманка! — крикнул я по радио, потому что увидел вдали многочисленные точки: сюда шла армада «фоккеров».

И тут раздался взволнованный голос Ковалева:

— Мессы, мессы!

Я ничего не успел ему сказать, смотрю, а он уже ввязался в бой, стал пристраиваться в хвост «мессершмитту», тянуться за ним. Калашонок видит, что все выходит неладно, что их пару враг уводит в сторону, а сделать ничего не может: командир есть командир.

А Ковалев, еще не догнав «месса», кричит:

— Атакую, прикрой!

Где он — неизвестно, ушел куда-то в сторону: клюнул на приманку.

А мы шестеркой вынуждены встречать грудью в несколько раз превосходящую нас группу «фоккеров» и «мессеров». Ребята дерутся, как львы. Кирилюк поджигает «месса», от чьей-то меткой очереди задымил «фоккер», а у меня не выходят из головы Ковалев и Калашонок. На запрос не отвечают. Где они, что с ними?

А попали оба в незавидную ситуацию. Пока гнались за одним фашистом, их атаковали сзади два других. Калашонок стал отбиваться, а на Ковалева в это время набросилась еще одна пара. Ее увидел ведомый, крикнул:

— Коваль, сзади мессы!

А тот и ухом не ведет — стреляет по своему, который, поняв, видимо, с кем имеет дело, просто-напросто играет с ними в кошки-мышки.

Стреляет Ковалев, а сзади к нему тихо, без огня, подкрадывается коварный фашист. Еще мгновение — и сразит командира.

Верный себе Калашонок молнией устремляется к ведущему и, не имея возможности отразить атаку врага ни огнем, ни таранным ударом, становится между ним и машиной Ковалева, весь заряд «мессершмитта» принимает на себя. Его «ястребок» заштопорил, пошел к земле. Ковалев, не разобравшись в чем дело, во все горло закричал:

— Сбил, сби-и-л!

А раненый Калашонок с большим трудом поставил машину в горизонт, поковылял на ней домой.

Ковалев осмотрелся: нет ведомого. Бросился его искать, нашел, пристроился, сопровождая до самой посадки. С пулей в правом бедре, истекавший кровью Калаш еле-еле приземлился. Когда мы вернулись, его уже увозила санитарная машина. Вечером мы навестили Василия, узнали все подробности их злополучного боя, вызвавшего у нас много раздумий.

26 декабря развернулись ожесточенные бои за Эстергом. На этом направлении действовал и 4-й механизированный корпус генерала В. И. Жданова. В районе Бички продвижение корпуса застопорилось. Меня с Филипповым послали на разведку противника. Погода стояла дрянная. Местность под нами всхолмленная — лощины, овраги, лесистые взгорья.

Когда мы подошли к переднему краю и связались с КП корпуса, услышали в ответ открытым текстом:

— Скоморох, Скоморох, я — Жданов, пройдись в глубину немецкой обороны, посмотри, что там происходит…

А мы с Филипповым к тому времени обнаружили в лощинах немецкие танки.

— Я — Скоморох, впереди вас, километрах в трех, — вражеские танки.

— Много их?

— Более двадцати в одном месте, столько же в другом да около пятидесяти стволов артиллерии.

— Вас поняли, — ответили мне, но в голосе нет прежней твердости: неужели сомневаются в достоверности данных?

Решили с Филипповым еще раз пройтись прямо над гoловами у фашистов. По нас дали дружный залп зенитчики. Ну, какие могут быть тут сомнения?

В это время по радио прозвучал голос генерала Толстикова: