Служение Отчизне - [37]

Десять месяцев войны не прошли для нас даром. Во всяком случае, сейчас при виде всей этой смертоносной армады, с которой нам предстояло сразиться, у нас уже не бегали мурашки по спине, не потели ладони рук, сжимавшие штурвалы истребителей. Боевая работа входила в привычку, и проявление выдержки, самообладания, стойкости, храбрости становилось обычной нормой поведения.

Окидываю взглядом строй группы. Все идут уверенно, твердо держатся своих мест.

— Атакуем! — коротко бросаю в эфир.

Тут же четверкой устремляюсь к «мессершмиттам», вторая четверка во главе с Мартыновым вихрем врывается в строй «юнкерсов».

Завязывается невообразимая круговерть. Наши самолеты расстроились среди крестоносных машин, трудно было уследить, кто, где и что делает. И тем не менее мы, разбросанные, делали одно дело, били в одну точку.

Мы увидели, как бомбардировщики один за другим открывали люки, поспешно сбрасывали тяжеловесный груз на свои же войска и тут же разворачивались на обратный курс. Их атаковывали краснозвездные истребители, а тех, в свою очередь, «мессеры». Я, ведя бой, старался быть в курсе всех событий и, если замечал, что кому-то грозит опасность, направлял туда кого-либо из своей четверки.

Бой длился уже 20 минут. Конца ему не видно. И пока что никаких потерь ни с той, ни с другой стороны. Но зато от гвардейцев Чуйкова удар отведен. А это в данном случае, как учил нас командир корпуса генерал-майор О. В. Толстиков, — главное, ибо превыше всего ценится на войне взаимная выручка.

Вот идет новая армада «юнкерсов». Мы группой набросились на нее. Кинул взгляд на часы — пошла тридцать пятая минута круговерти…

В баках «лавочкиных» стало подходить к концу горючее. Постепенно приходится пару за парой выводить из боя, отправлять на аэродром. Наконец остались мы вдвоем с Овчинниковым. У нас тоже топливо на исходе, однако несколько «юнкерсов» продолжают следовать в район Долгинького. Их плотным строем прикрывают «мессеры». Эх, сейчас бы чуток лишнего бензина! Рискуя оказаться без топлива, бросаемся в последнюю атаку, бьем из всего бортового оружия, видим, как один «юнкере» задымил, стал терять высоту.

Порядок!

И вдруг слышу голос Овчинникова:

— Еще несколько минут — и пойду на вынужденную…

Взглянул на свой бензомер — стрелка тоже тянется к нулю, но кое-что в запасе еще есть: у ведущего радиусы разворотов меньше и расход горючего тоже.

— Выходи из боя, — отвечаю Овчинникову.

Легко сказать — «выходи из боя». А как выполнить такой приказ, если для этого нужно оставить командира в бою одного?

Обычно тихий, исполнительный Вася Овчинников тут проявился вдруг совсем с другой стороны.

— Скоморох, не могу уйти, остаюсь, — доложил он.

Для полемики времени нет. Резко бросаю:

— Вася, уходи, приказываю!

Видимо, мой довод подействовал, он взял курс на аэродром.

Я связался с землей:

— Остался один, продержусь не более пяти-шести минут.

Слышу взволнованный голос О. В. Толстикова:

— Понял тебя, держись. — Наступила пауза, и снова: — Держись, очень и очень нужно…

Что это означало, я примерно представлял себе. Несколько дней назад мы с Мелентьевым побывали на НП 8-й гвардейской армии. И там смогли посмотреть, что за ад — наземный бой. Многие летчики просто не знали, что это такое. Жуть брала нас, когда один за другим вспыхивали встретившиеся в лобовой атаке наши и немецкие танки. А ужас бомбардировок? Своими глазами видел, как после них похоронные команды снимали окровавленные трупы с деревьев, а поле боя превращалось в кладбище искореженной техники.

«Держись, очень и очень нужно…»

Ясно было, что слишком туго пришлось пехотинцам, нельзя ни одного стервятника пропустить к нашему переднему краю.

Бросаюсь в новую атаку, но тут же вижу, что меня крепко взяли в клещи два «мессера». Попробовал ринуться влево-вправо — они огненными трассами преграждают путь. Пришлось прибегнуть к проверенному способу: круто переломил траекторию полета, взмыл ввысь. А там как раз выстраивались в колонну «юнкерсы» — врезался прямо в нее. Навскидку, как говорят охотники, поливаю огнем «юнкерсы», но от «мессеров» оторваться не удалось. Они, как привязанные, идут следом, вот-вот изрешетят мою машину. Я ближе прижимаюсь к «юнкерсам», стреляю по строю неприятеля и снова, как в бездну, бросаюсь вниз. А там поджидают еще два «мессершмитта».

— Скоморох, ты где? — вдруг услышал я до боли знакомый голос. Да это же Онуфриенко! Вот так встреча!

— Я — Скоморох, отбиваюсь от «мессеров».

— Вижу, иду на помощь.

У меня сразу прибавилось сил, решительности. Как же все-таки много значит в бою чувство локтя…

Повинуясь моей воле, истребитель снова резко взмыл ввысь намереваясь полоснуть огнем «юнкерсы». Мы почти разминулись с преследовавшей меня на пикировании парой. «Ну, теперь не возьмете, гады! Сейчас из вас только пух полетит!»

Но почему вдруг стало так тихо вокруг? Почему машина начала заваливаться набок? Ах, черт возьми, мотор обрезало: горючее кончилось. В последние секунды я совсем забыл о нем.

— Скоморох, что с тобой? — слышу Онуфриенко.

— Баки высохли, иду на вынужденную.

— Тяни к Северскому Донцу, прикрою…

Он отбивал наседавших на меня «мессеров», я, стараясь приземлиться на своей территории, снижался пологим планированием.