Служение Отчизне - [35]

В сторонке как-то странно «заковылял» второй «мессер»: его подбил Шевырин.

О случившемся со мной в том воздушном бою многие, с кем мы вместе служили, узнают, лишь прочитав эти строки. Известно, самыми тяжелыми переживаниями люди делятся неохотно. Я тогда еще раз заглянул смерти в глаза.

…Небо над Курском, Белгородом, Харьковом, Изюмом, Барвенковом было ареной напряженнейших кровопролитных воздушных схваток. Враг не мог примириться с поражением на Курской дуге, надеясь справиться и вернуть утраченные им позиции. Наша задача же состояла в том, чтобы не дать ему опомниться, бить в хвост и в гриву, огнем и мечом гнать с нашей земли.

5 августа в столице нашей Родины Москве был дан первый в истории минувшей войны салют в честь освобождения Орла и Белгорода, успешного завершения операции на Курской дуге. С того дня салюты в ознаменование побед Красной Армии стали традиционными.

Никому из нас не довелось видеть и слышать первый салют. Но сообщение о нем вызвало в нашей среде всеобщее ликование.

— Понял, Скоморох, как Москва нас благодарит, — сказал мне при встрече Володя Евтодиенко.

— Да, салют — это здорово, — ответил я. — Весь мир его видит.

Не думал я тогда, что это будет мой последний разговор с моим первым боевым учителем.

Прошло еще несколько дней бесконечных вылетов и боев, лишивших нас возможности встречаться, а на шестой Володя сложил крылья, совсем немного не дойдя до своего дома в Ворошиловграде.

У меня на сердце как будто рана открылась: такими мучительными были мои переживания. А еще через неделю — новый удар: не вернулся из полета Сережа Шахбазян. Потом удар за ударом: 22 августа потеряли Ваню Григорьева, 24-го — Ваню Алимова.

Август вошел в жизнь полка месяцем невосполнимых потерь. Война безжалостно, немилосердно вырывала из наших рядов лучших воздушных бойцов. Она делала свое черное дело, требуя крови за каждый успех, каждую победу.

Непроходящая горечь поселилась в моей душе. Да и не только в моей. Сколько прекрасных людей уже ушло от нас… И кто знает, сколько еще верст отмерено военной службой и тебе…

Прибыли свежие газеты. Мы жадно набросились на них: что там нового, куда войска наши продвинулись?

— Ура! — восклицает Шевырин. — Скоро будет взят Харьков!

Я выхватил у него газету, стал читать. Мы все знали, что Харькову не совсем везло: его уже один раз освобождали. Хотелось знать, как будут обстоять дела сейчас. Судя по всему, теперь все будет по-иному.

Читая о событиях на подступах к Харькову, я никак не предполагал, что они прямым образом коснутся и меня. Но это произошло буквально в следующую секунду.

Ко мне подлетел запыхавшийся посыльный:

— Товарищ старший сержант, вас срочно вызывают в штаб!

«Неужели придумали еще какую-нибудь командировку? Нет уж, дудки, на этот раз не сдамся», — решаю про себя, следуя за посыльным.

Я не ошибся: мне действительно приказали быть готовым отправиться к новому месту. Но на этот раз не в тыл, а на самый передний край, под Харьков. И не одному — во главе эскадрильи.

— А что случилось с Устиновым? — спросил я удивленно.

— Заболел. Его будем госпитализировать. Будете временно вместо него, — сказал майор Мелентьев.

— Такое доверие для меня лестно, но справлюсь ли я?

— Мне в свое время говорили, и я тебе повторю: не святые горшки обжигают. Идите готовьтесь, завтра перебазируетесь на новый аэродром, будете взаимодействовать с 31-м истребительным полком, которым командует сейчас Онуфриенко.

— Онуфриенко?! — невольно вырвалось у меня, но, тут же смекнув, что мой восторг может уязвить Мелентьева, я сбавил свой тон до обычного:

— Мне еще ни разу не приходилось организовывать взаимодействие, как бы не наломать дров.

— Не наломаешь: Онуфриенко — опытный командир, поможет.

На этот раз я не шел из штаба, летел. Еще бы: снова встречусь с Онуфриенко! Пусть даже не на земле, а в воздухе, лишь бы побывать рядом с человеком, ставшим для меня «крестным отцом».

Не знал я тогда еще, что Григорий Денисович был отцом для всего полка. И в воздухе, и на земле его иначе и не называли, как «отец Онуфрий»…

Эскадрильей приземлились на полевом аэродроме между Купянском и Чугуевом. Отсюда стали летать на прикрытие наших войск, сражавшихся за освобождение Харькова. Нам предписывалось любой ценой срывать налеты вражеской авиации.

Шевырин, Мартынов, Овчинников, Купцов и другие летчики эскадрильи буквально не покидали кабин истребителей. Возвращались на дозаправку горючим, пополнение боеприпасами, и снова — взлет.

Мне же впервые довелось столкнуться со всем многообразием командирских забот. Их круг оказался гораздо шире, чем можно было предполагать: от устройства ночлега до организации воздушного боя. Помимо этого на мои плечи легла вся партийно-политическая работа: парторг эскадрильи временно отсутствовал.

Впервые я попробовал командирского хлеба и понял, что он далеко не сладок. Особенно на войне, где любая твоя ошибка, оплошность оборачивается неоправданными жертвами. А у меня к тому времени уже складывалось твердое убеждение в том, что таких жертв не должно быть, их надо избегать, упреждать. Ну как объяснишь гибель Льва Шеманчика, уклонившегося на разбеге и столкнувшегося с другим самолетом? Тем, что не сработали тормоза? Но ведь они-то отказали по чьей-то вине? Значит, будь этот кто-то более внимателен, ничего подобного не произошло бы…