Служба - [3]

Так что желание поступить в Службу явно предполагало некую природную или приобретенную небрезгливость и нравственную глухоту. Тем более, что общественное мнение в данном случае проистекало не из предрассудка. Свидетельство — убийственная, по сути, характеристика, которую обронил по адресу своих подчиненных в 1867 году тогдашний шеф Службы граф П. А . Шувалов. «Офицеры корпуса жандармов, — докладывал он Александру II, — между которыми есть много… заслуживающих репутацию честных людей, могут приносить надлежащую пользу только тогда, когда… получат возможность жить безбедно, даже несколько открыто…». Т. е., между строк, жандармский начальник соглашался: репутация жандармов, увы, сомнительна, да и пользы от них… На совести графа оставим утверждение о «бедности» сотрудников, хотя графская жизнь, и впрямь, не каждому из них была по карману. Но ведь, согласитесь, должен же оставаться стимул к служению Охране Устоев.

Что побуждало армейских офицеров, не смущаясь презрением общества и даже титулованных начальников, вожделеть голубого мундира? Допускаем идейность части кандидатов: кипел их разум, возмущенный злодействами бунтовщиков. Но ведь поначалу ни злодейств особливых, ни бунтовщиков не было, кроме тех, кто уже сидел «во глубине сибирских руд». Да и не в стиле Службы подбирать себе особ экзальтированных. Подозреваем, все дело в преимуществах, которые давал сей мундир. Облачаясь в него, вчерашний незаметный офицерик приобретал вес, непропорциональный собственному масштабу и возможности почти безграничные. Ведь пропорции и границы определялись для него отныне единственно секретными инструкциями Службы. А они и тогда готовились ею же, да и трактовали ее права предельно широко. Если же пределом полагать Законы Российской империи, то и вовсе запредельно. Законность и отечественная Служба были столь несовместны, что когда в 1874 году учредили при ней штатного юрисконсульта, все согласились, что это «равнозначно должности протоиерея при доме терпимости».

…В разгар эпохи Великих реформ — в 1867 году — свежая инструкция Службы попалась на глаза некоему барону А. П . Николаи — начальнику Главного Управления Наместника на Кавказе (т. е. руководителю аппарата главы региональной администрации). И вот этот-то благонамеренный чиновник однозначно заявил, что документ представляет собой «верх наглости», делая жандармских офицеров «судьями всех, распорядителями всем, давая права вмешательства во все и ставя… в полную от них зависимость все, без исключения, существующие и военные, и гражданские власти». «Такого управления государством (со стороны) тайной полиции, — заключал ошеломленный верноподданный, — я думаю, нигде и никогда не бывало…». И хотя это еще были цветочки, согласимся, что прогресс отечественной Службы уже достиг определенного градуса.

«Помилуйте, но при чем здесь Инстанция?!», — спросит иной читатель. Как при чем, а кто же указывал Службе цель и утверждал инструкции?

Но вседозволенность Службы умножала число врагов Инстанции — униженных и оскорбленных — в геометрической прогрессии. И глядишь, дело пришлось иметь уже не с либералами с их кукишами в карманах, а с противником посерьезнее — с бомбами и револьверами. С ежедневными докладами о блестящих результатах бдений Службы становилось все напряженнее. И дело бы обернулось касательно чинов и орденов совсем скверно, кабы не провокация. Организаторы, исполнители, жертвы провокаций сплелись в кровавый клубок. До сего дня не распутать, кому больше услужил один только Азеф — Инстанции или революции…

«Всякое государство лишь тогда чего-нибудь стоит, если оно умеет защищаться от собственного народа».

(Из заповедей Службы)

Доигравшись с провокацией до того, что чуть было не упразднила в марте 1917-го самое себя и, попутно посодействовав упразднению прежних Устоев, Служба быстро оправилась. Некоторые, впрочем, полагают, что в результате народилась НОВАЯ Служба. Это, разумеется, не так. Хотя в 1917-м в ее деятельности и впрямь наблюдалась 9-ти месячная пауза — с марта по декабрь — это еще не говорит о нарождении младенца. Ибо сводилось все даже не к ложной беременности, но лишь к отпуску без сохранения содержания. Другое дело, что Служба собралась с НОВЫМИ СИЛАМИ. Эти силы, согласно лозунгу: «До основанья, а затем…» — основание, т. е. провокацию, принялись преумножать и развивать с революционным энтузиазмом. Тем более пылким, что тогдашняя Инстанция прямо указывала: «Надо расширить применение расстрела». Неоднократно потом требуя «новых способов, новой жестокости кар» и напоминая: «усилить быстроту и силу… репрессий».

Инстанция эта и сама могла кого угодно поучить искусству провокации. Например, как-то присоветовала своим военным под видом одного из тогдашних противников забраться на территорию другого, «перевешать» там «побольше попов» и полицейских и затем, отойдя в сторонку, насладиться разборкой меж этими противниками. Излюбленный способ отхватить то, что поближе лежит, у этой Инстанции был такой: затеять в некотором царстве, некотором приграничном государстве «восстание» ужасно там «угнетенных масс» (пусть даже микроскопическое!), а потом оказать восставшим интернациональную помощь всей силой своих армий. Которые совершенно случайно прогуливались по соседству.