Служащий криминальной полиции - [5]

Поскольку Армас Континен являлся исключительной личностью, он был еще и музыкант. Звук приобретенной пару десятков лет назад, вконец расстроенной и дребезжащей мандолины доносился иногда из его квартиры, когда, пребывая в хорошем расположении духа, Армас брал инструмент в руки, присаживался на подоконник у распахнутого настежь окна, и тогда «Весточка вечернего ветра», «Рождественская песнь Сильвии» или разудалая «Сякинярвен-полька» разносились по всей Меримиехенкату.

Кроме этих трех произведений, в его репертуар входил «Вальс забытых времен», и — что самое важное — он способен был этой мелодией вдохновить собравшихся в его закутке собутыльников, и те хором орали развеселую «Лед на Эландке» или что-нибудь в этом роде. Таким был жестянщик Армас Калеви, сын Ниило Континена, музыкант.

В тот понедельник темнота рано сгустилась и в обиталище Континена. Очертания обстановки и тени слились воедино, и их было уже невозможно различить. Только в прихожей горела лампа. В комнату свет проникал через полуоткрытую дверь, ничего не освещая. Скорее он придавал всему еще более мрачный вид. Лампа мощностью в тридцать ватт свисала прямо с провода, без абажура, но и о нее можно было обжечь пальцы, потому что она горела непрерывно семь суток подряд. В двери, из щели для почты, торчала газета. На полу скопилась целая куча почты, в основном газеты, но среди них были также счета и рекламные проспекты. На полях одного из них жирными буквами слова: «Доброго пути!» Узкий половик в прихожей сбился в кучу. Под вешалкой стояло две пары ботинок. За портьерой, отделявшей вход в туалет, слышалось монотонное бормотание капель, падавших из крана на дно раковины.

На кухне грязной горой высилась немытая посуда. Высохшие остатки пищи так прочно прилипли к ней, что все попытки отмыть их представлялись безнадежными. Самым разумным было выкинуть весь этот хлам в мусорный ящик. На плите стояла чугунная сковорода, огромная черная глыба, ко дну которой приросли три зажаренных яйца. На кухонном столе возле краюхи затвердевшего ржаного хлеба валялась яичная скорлупа, рядом — прогорклый маргарин. Здесь же лежала куча грязных пластмассовых пакетов. Никто не удосужился выбросить их. На таком фоне зловоние, заполнявшее кухню, даже как-то не очень ощущалось.

В комнате же, будь там немного посветлее, можно было обнаружить следы буйного разгула: кровать у дальней стены не убрана, простыни — все в пятнах, мебель — вкривь и вкось. Все осталось так, как было в момент окончания попойки. Один из стульев упал на бок и лежал на сбившемся в кучу ковре. На столе, возле окна, громоздились грязные стаканы, среди них валялась на боку бутылка. В центре этого беспорядка стояла, видимо рекламная, пепельница, украденная из какого-то бара, — она была до краев наполнена пеплом; спички и окурки валялись на столе и на полу. Столешница была вся в пятнах от вина. На полу, у отопительных батарей, выстроились бутылки. За занавеской на подоконнике виднелось какое-то растение в горшке. Оно так высохло, что теперь даже при большом желании нельзя было определить, что это такое. Растение зачахло уже несколько лет назад, но Континен все же иногда поливал его.

В комнате стоял дурной запах, который, несмотря на прикрытую дверь, проникал в переднюю, а оттуда и на лестничную клетку. Но на лестнице этот смрад чувствовался уже не так сильно, собственно, был едва различим, и, поскольку в воздухе вообще витали самые невероятные запахи, никто не обращал внимания на исходившее из квартиры Континена зловоние. Наиболее сильно этот тошнотворный запах ощущался у кровати — здесь он был сладковато-горьким, от него перехватывало дыхание. Источник зловония лежал на полу — это был владелец квартиры, жестянщик Армас Континен, или, вернее, его распростертый на спине труп, в котором миллионы бактерий прилежно совершали свою невидимую работу.

В Континене произошло много неприятных изменений. Неприятными они могли показаться случайному человеку — неприятными, но не страшными. Это было следствием естественных биологических процессов, которые происходят в каждом трупе.

На лбу Континена зияли четыре вертикальные раны. Сквозь них местами просвечивала лобная кость. Справа от головы, возле уха, валялась пустая бутылка. К ней приклеилась пара волос, крошечные язычки кожи и запекшаяся кровь. Непосвященный, безусловно, сказал бы, что череп Континену раскроили бутылкой. Медицинский же эксперт констатировал бы, что передняя часть черепа, лобная его кость, в нескольких местах сильно повреждена каким-то относительно небольшим предметом. Возможно, он добавил бы, что обнаруженная на месте преступления пивная бутылка могла являться тем предметом, которым наносились удары, особенно если сопоставить ее выпуклую поверхность и следы ударов на черепе.

Уличные фонари зажглись в тот вечер раньше обычного. Они автоматически включились, как только наступили рожденные туманом сумерки, и проникший с улицы свет залил комнату Континена безжизненной синевой. Мебель и труп выступили из темноты — они выглядели огромными и страшными. В комнате царила мертвая тишина. Даже часы, остановившись, умолкли.