Служащий криминальной полиции - [4]

Харьюнпя закурил сигарету. Он присел к письменному столу, взял лист бумаги. Перо раздумчиво поерзало в длинных белых пальцах, прежде чем прикоснуться к бумаге.

«Дорогая Элиза. Три маленьких и один большой поцелуй — чмок-чмок-чмок, а потом еще раз — крепко, крепко. В магазин я так и не успел сходить, но молока предостаточно, хватит даже на утро. Хлеба тоже. Я звякну вечерком, если случится минутка, но не обижайся, если не позвоню. Если обойдется без ЧП, в девятом часу буду дома. Если не дам о себе знать, не волнуйся: значит, закрутилось какое-то дело. (Надо, кстати, взять отгул за сверхурочные дежурства. Сейчас как раз подходящее время.) Всего вам наилучшего, береги себя и крошку Паулину. Ворох поцелуев вам, папины доченьки. Чмок-чмок. Ваш Тимппа».

Записку он прикрепил клейкой лентой к экрану телевизора.

В передней Харьюнпя натянул на себя плащ, а на голову — берет бутылочно-зеленого цвета. Берет он сдвинул набок, ибо это подчеркивало форму его головы. Затылок у него был удлиненным, а на месте соединения с шеей красовался изящный изгиб. Если бы пришлось вскрывать труп Харьюнпя, могло обнаружиться, что череп у него тоньше обычного, а возможно, и более упругий. Харьюнпя осмотрел свои карманы и вспомнил, что на прошлой неделе потерял одну из новых кожаных перчаток. Элизе он не осмелился сказать об этом и потому до сих пор хранил оставшуюся перчатку. Он взглянул на часы. Было двадцать минут четвертого. Времени осталось еще с избытком, ибо пешком от Катаянокка до Софиянкату было ровно семь минут. И все же он решил идти, ибо всегда боялся опоздать. Харьюнпя взял свою сумку на кухне, проверил, перекрыт ли газ, погасил свет и вышел из дома. Закрыв дверь и услышав, как щелкнул замок, он почувствовал облегчение. Он знал, что теперь уже не нужно больше ждать ночного дежурства. Оно началось, он был на пути к нему. В этот момент он принимал на себя ответственность. Напряжение, сковывавшее желудок, ослабевало с каждым шагом — Харьюнпя знал, что в четыре оно полностью исчезнет. Всегда было так.

Глава 2

В начале апреля вечер наступает рано, тесня день, но в тот понедельник, когда Харьюнпя шел на ночное дежурство, сумерки спустились быстрее обычного. С наступлением сумерек с моря неожиданно наполз густой серый туман. Он подступил к берегу украдкой, как серый волк, и окутал сначала Кайвопуисто, Эру и Улланлинну, а затем стал просачиваться в центр города. Позже, к полуночи, туман заполнил все, и автомагистрали, и крыши домов стали черно-влажными.

Сумерки сгустились и на Меримиехенкату, в квартире жестянщика Континена, который уже пятый год находился на пенсии. Их наступление ускорила узкая улица и каменная стена соседнего дома, поглощавшая еще горевший на небе свет. Темнота вообще-то была оправданна, ибо в той однокомнатной квартире, в угловом доме, на перекрестке Меримиехенкату и Фредерикинкату, царил хаос и беспорядок. Запустение воцарилось там еще лет семь назад — с того момента, когда жена Армаса Калеви Континена, окончательно отчаявшись, ушла из дома, взяв с собой тогда еще двенадцатилетнего сына. Обратно она не вернулась. Семья так и не возродилась, хотя Армас Калеви и питал такую надежду, особенно в последние годы.

Континен прибирал сам, да и то лишь от случая к случаю, в порыве редкого вдохновения. Но и тогда уборка обычно застревала на половине. По-настоящему же убирались здесь — или, вернее, делали вид, что убираются, — те потаскухи средних лет, которых он доставлял в свое обиталище из портовых или пристанционных прибежищ. Женщины задерживались на Меримиехенкату неделю-другую, иногда даже месяц, в зависимости от того, насколько хватало пенсионных денег Армаса и спиртного. Затем они исчезали. Каждая уносила что-нибудь на память: одна — часы с кукушкой, другая — поломанный утюг, а кто-то, за неимением ничего лучшего, — постельные простыни. После очередного исчезновения Континен сидел несколько дней притихший и опухший. А затем, как только проходило духовное и физическое похмелье, он отправлялся в ближайший бар, тяжело вздыхая, выпивал несколько кружек пива и приводил к себе домой новых собутыльников, размягченных вином пенсионеров, видавших, как и он, лучшие времена. Получив пенсию за следующий месяц, Континен покупал вместо похищенных вещей новые и опять отыскивал какую-нибудь женщину — хозяйку, как он ее называл. В такие периоды он вновь становился завидным парнем в глазах остальных собутыльников. Хозяек Континен вообще-то приглашал к себе больше для компании и приготовления пищи, потому что в последние годы баловаться с бабами он был почти не способен.

Армас Калеви Континен был типичным финном. Особенно в пенсионные годы водка одолела его настолько, что лишила даже основного достояния — плохого характера: сейчас он не стал бы даже истязать свою жену или сечь сына. У Континена выработался определенный стиль жизни — вечные поиски денег, выпивка, ссоры по пустякам с очередной избранницей; сюда же входили неизгладимые и потрясающие воспоминания военных лет, недостаток денег для уплаты налогов и тесная квартира, и потому с ним не должно было произойти ничего значительного или трагического, во всяком случае, такого, что могло появиться на страницах прессы, кроме, пожалуй, объявления о его смерти. Последнее время Континен пустился даже на мелкое мошенничество, приобщившись к отборной части жуликов. Его лицо стало пунцовым и морщинистым, волосы на макушке облысели, и он прикрывал ее маленькой по моде туристской шляпой с пером, выглядевшей на нем весьма комично. Живот у Континена выдавался далеко вперед, вываливаясь из давно потерявших линию териленовых брюк, а штанины напоминали две изрядно помятые трубы, которые заканчивались у щиколоток, так что кальсоны всегда красовались на виду.