Слушая других - [2]

Это не было вопросом, просто констатация факта.

— Что-то снилось с войны? — спросил я спокойным тоном.

— Да...

— Такое сложно забыть и, наверное, невозможно, но тяжесть и острота этого события может уйти. И вы сможете оставить эти переживания, если захотите.

Сергей отвел взгляд, было видно, что он борется с подступившими слезами.

— И да, это может возвращаться. В кошмарах, в страхах... — продолжал я. — Кажется нелогичным, кажется странным, ведь я здесь, ведь всё это кончилось! Но нет, не кончилось, всё это продолжается в вашей голове даже спустя столько лет.

Группа слушала — участники смотрели на меня, первые эмоциональные реакции на рассказ Сергея схлынули, большинство теперь выказывало интерес к тому, что я говорил, а в их взглядах читалось сочувствие к нему. Однако одна пациентка всё также продолжала хмуриться и всем своим видом показывала недовольство происходящим.

— Наверное, также было очень неприятно столкнуться с непониманием близких, да и вообще остальных людей, видеть эту жизнь, в то время как там, откуда вы вернулись, творился ад, — сказал я.

— Да, — Сергей охотно закивал, — я друзей потерял. Родня зовёт, мол, Серёга, пошли выпьем, чего ты? А я не могу. Один раз напился, так всю ночь потом в сарае просидел под верстаком, думал, сейчас меня найдут и зарежут как барана. Отец на двадцать третье февраля всё время повторяет: «Надень форму, надень форму!» На медали посмотреть он хочет, и чтобы я ещё по улице так прошёл!! А мне эти медали, — Сергей сделал движение ребром ладони по горлу, — вот где. А когда у меня страхи начались, мать сказала, что я работать просто не хочу...

— Вы злитесь? — спросил я.

— Нет, — ответил он машинально.

— Вы злитесь, — уже утвердительно сказал я.

— Да, наверное...

— И вам есть на что.

Это обещало быть долгой работой, но я знал, что в данном случае Сергей сможет жить дальше. Он был одним из многих — простой «срочник», которого не спросили, хочет ли он воевать. А после всего он оказался не нужен, да и кому пригодится в обычной жизни человек, убивавший на войне?

Он был не нужен, он был лишним. Как гильза от патрона.

В конце занятия я попросил участников группы подвести итог.

— Когда я слушала Сергея, — сказала одна из участниц, — я поняла, что справлюсь со своей болезнью.

— Почему, поясните? — уточнил я.

— Ну, — она замялась и посмотрела на Сергея извиняющимся взглядом. — Я увидела, что тебе хуже, чем мне, но ты борешься. И я подумала, что если кто-то может справиться с таким, то со своими-то проблемами я точно разберусь.

Сергей улыбнулся.

— У меня отец, когда с фронта вернулся, — начал другой участник группы, пожилой мужчина, — он же также не нужен оказался. Я теперь понимаю, когда тебя послушал. Как же он тогда пил... И нас гонял.

Он замолчал и тяжело вздохнул.

— Я же ведь думал, что он скотина и алкаш. А теперь понимаю, что ему самому помощь нужна была...

После всех заговорил Сергей.

— Знаете, меня ведь первый раз так послушали, — его глаза стали мокрыми.

— Наверное, обидно, что это случилось именно здесь, а не дома, — констатировал я.

Сергей грустно кивнул, и я продолжил:

— Но, к сожалению, вашим близким никто не рассказал, как себя вести. Не учат у нас человечному обращению с людьми. Но вы здесь и вы может выздороветь, даже не смотря на то, что все это было давно, даже не смотря на то, что вы без поддержки.

Многие участники отметили, что рассказ Сергея, и то, что он вообще открылся, что-то изменило в них. Эти переживания словно сблизили их. Лишь одна участница, та, что всё занятие закрывала глаза, с недовольством произнесла, что не будет больше ходить. «Мне своих проблем хватает, чтобы ещё чужие слушать», — с гневом сказала она. Я простодушно покивал и сказал, что это её выбор. Раскрывать информацию о том, что её супруг — участник боевых действий в Афганистане, я не стал.

* * *

Я часто сталкивался с комбатантами — ветеранами локальных войн. Терапия с ними всегда была в чём-то особенной и отличалась от множества других случаев. Я понимал, что нас разделяет не просто пережитый опыт, скорее всего это то, что я никогда не пойму и не осознаю. Они смотрели на меня и на мир вокруг отчуждённым взглядом, не понимая, как люди могут спокойно веселиться, когда страшные вещи происходят совсем рядом. Это не повседневный, ломающий жизнь опыт был мне недоступен. Что мог предложить им я, когда они верили, что их переживания может разделить и понять только побывавший там. Да я и не пытался понять, так как просто не мог, а делал, что должен.

Многие из них словно так и не вернулись, оставшись там, со своими товарищами.

На войне все солдаты: в психотерапии я встречал и тех, кто не служил, но находился в центре вооруженного конфликта. Они тоже страдали, день за днём переживая о том, что потеряно. Я говорю не об имуществе или деньгах, нет. Они потеряли гораздо большее — чувство своей защищённости, уверенность, что завтра всё будет хорошо. И к своему ужасу, я не мог им этого обещать.

Тот опыт, который пережили эти люди, ломал их. Но я знал, что всё в этой жизни можно исправить, и только смерть неисправима, но даже её можно пережить.