Слушается дело о человеке - [51]

Мартин совсем ослабел. Он опустился на стул.

— Я не ошибся. Правда, отыскать ее было нелегко. Я застал ее у неких молодых людей, которые собирались уехать в страну «неограниченных возможностей».

Настроение у Мартина было самое счастливое. Он попытался уснуть и наверстать ночные часы.

Через неделю Мартин почти выздоровел и встал с постели.

— Как у нас с деньгами? — спросил он.

Люциана поникла головой.

— Их не хватит до того, как…

— Иду в магистрат, — сказал он. — Дело пересмотрено в мою пользу. Не вижу оснований, по которым меня могли бы не допустить к исполнению служебных обязанностей.

— Вчера я встретила Цвибейна, — вспомнила вдруг Люциана. — По нему никак не скажешь, что у него неприятности.

— Еще бы! Его поддерживает советник Бакштейн. А Шнор запустил лапу в кассу своего тестя — владельца трактира и бойни на рынке. Но старик сам мошенник и не обращает внимания на проделки зятя. Адвокат — тот, что вел наше общее дело и заварил кашу, которую я теперь расхлебываю, — этот адвокат завсегдатай у них в доме. Он рассказывал, что там делается. Вот что значит не служить, не работать и бездельничать, сколько душе угодно. Как видишь, детка, это имеет и выгодные стороны. Тут такие дела раскрываются, о которых мы и понятия не имели. Когда я был на службе, у меня просто времени не хватало копаться во всех этих махинациях. Впрочем, мне и не пришлось в них особенно копаться. Все раскрылось само собой. А теперь я иду в магистрат.

Когда он вошел к Георгу Шварцу, тот сидел, склонившись над бумагами.

— Доброе утро, — приветливо сказал Брунер, подходя к письменному столу.

— Доброе! — проронил начальник отдела кадров.

— Я бы хотел поговорить с вами, — сказал Брунер, пытаясь объяснить свой неожиданный приход.

— Н-да, — Шварц чуть-чуть приподнял голову и медленно устремил на Брунера взгляд. Казалось, он видит привидение, которое вышло из могилы и желает утвердить право на свое внезапное появление.

— Н-да, сегодня мне не очень удобно. Совершенно нет времени. Но если вы будете кратки…

Он снова склонил голову над столом и стал рыться в бумагах.

— Я слышал уже, что вы выиграли дело во второй инстанции, — прибавил он. — Н-да! Прекрасно! А кто был вашим адвокатом?

— Доктор Иоахим.

— Гм. Не знаю такого.

— У него прекрасная репутация. Но я пришел, чтобы узнать, когда…

— Но, разумеется, — перебил его Шварц. — Все уже почти улажено. Тем не менее, однако, разумеется, я должен сперва получить решение суда об отмене первоначального приговора, хотя, конечно, нисколько не сомневаюсь в ваших словах. Вам придется немного потерпеть.

— Это прекрасно. Но на что мне жить? Не будете ли вы столь любезны объяснить мне? Согласно существующим правилам, я, как государственный служащий, не имею права занимать деньги, дабы не уронить достоинство должностного сословия. С другой стороны, не могу же я, черт возьми, подохнуть с голоду вместе со своей семьей! Просто сил не хватает терпеть это двусмысленное положение. Состою я, наконец, на государственной службе или нет? Если состою, значит, я должен иметь возможность жить и работать. Не состою — пусть мне заявят об этом прямо, я сумею найти применение моим способностям. Погибнуть я не намерен. Я инвалид войны, но работать я еще в силах. Нельзя же качаться на этих чертовых качелях до бесконечности. Дайте мне определенный ответ. Вот все, чего я требую. Глава магистрата считается с вашим мнением. Почему вы отказываете мне в поддержке? Вы утверждаете, что сочувствуете мне. Так поступите же наконец по совести.

Брунер совсем разволновался, руки у него дрожали, он задыхался. Разумеется, он напрасно поддался слепой ярости. В конце концов, он находился не на улице, а в государственном учреждении, пользующемся превосходной репутацией, в стенах которого служили добропорядочные люди. Они исполнительны, работают сверхурочно, умеют обходиться с посетителями, да еще обязаны сносить грубость голытьбы.

Разумеется, Брунер не имел права так разговаривать, тем более, что он сам уже свыше двадцати пяти лет состоял на государственной службе. Поведение его свидетельствовало о том, что он не умеет владеть собой. Оно унижало его в глазах сослуживцев.

Понятно, конечно, почему начальник отдела кадров, глубоко оскорбленный, снова взялся за перо с таким видом, словно Брунер давно вышел из комнаты.

Но вдруг начальник так швырнул ручку, что на новой папке для бумаг появилась здоровая клякса. Разумеется, это было не слишком красиво.

Злился ли начальник только на Брунера или еще и на кляксу? Понять это в первую минуту было просто невозможно. Как бы там ни было, он отодвинулся вместе с креслом от стола, потом снова придвинулся к столу и засопел что есть силы.

— Я запрещаю так разговаривать со мной. Эти упреки вам следует отнести на собственный счет. Может, я заварил все это дело? Кто вносит непрестанный разлад, беспокойство в наше учреждение? Общественное мнение и так возбуждено до крайности. Нет, знаете ли, вы зашли слишком далеко. Что касается моей особы (от волнения он не сразу нашел нужное слово), что касается моей особы, то позвольте заметить вам: вы позволили себе черт знает что! Надеюсь, вам хорошо известно, что я являюсь заместителем председателя церковного совета и никогда, понимаете ли, никогда не давал ни малейшего повода к нареканиям ни как должностное, ни как частное лицо (здесь он снова запнулся и снова повторил всю фразу, с самого начала и до конца), — вам хорошо известно, что я являюсь заместителем председателя церковного совета…