Слуньские водопады - [42]

Никому и в голову не приходило, что мальчик таким образом изгонял свои тайные горести, и притом изгонял успешно. Дональд был, если можно так выразиться, ручным, удобным ребенком, ни в чем не выходившим за рамки посредственности, ни в физической силе, ни в задиристости, ни в каких-либо особых пристрастиях или талантах. Врач порекомендовал не позволять ему слишком рано заниматься спортом и впоследствии начинать лишь постепенно. Сердце должно еще окрепнуть и прийти к известному равновесию. При всем этом Дональд был не изнеженным, а здоровым и сильным мальчиком. В ранние свои годы он не болел ничем, кроме обычных детских болезней. Он рос и развивался нормально. Никто о нем особенно не думал. Для этого не было оснований.

А значит, никому и в голову не приходило, что перебор струн Кэт Тюрригель на берегу озерца для Дональда был своего рода жизненней необходимостью, которой он к тому же наслаждался лишь изредка. Его мучило какое-то тайное страдание; и ребенок сносил ужас, его одолевавший, которому тем не менее было свойственно и величие! — в полнейшем молчании, в глубочайшей замкнутости.

Это приходило ночью. Заранее ничего нельзя было предвидеть: иногда не являлось месяцами, потом опять наставало с неистовой мощью. Озеро как бы закручивалось вокруг своей оси; горизонтальная поверхность его зеркала превращалась в вертикальную, страшно вздымающуюся стену гигантской вышины. Она стояла за окнами комнаты, в которой спал Дональд, и, казалось, вот-вот обрушится на него со всей своей высоты. Стена с неистовой скоростью двигалась сверху вниз, дрожа и сотрясаясь от этого движения. Дональду очень хотелось увидать ее подножие, то место, где она с грохотом разбивалась и где, вероятно, было страшно до ужаса, но он не мог заставить себя приблизиться к окну, выглянуть из него, посмотреть вниз, как ни страстно этого хотел, как ни неодолимо было это желание. Однажды он упал с кровати и скорчившись сидел на полу в темноте. За окном шумел дождь. Если бы Дональд поднялся, открыл окно, глянул вниз, туда, где вздымалась водяная стена, он давно превратил бы ее в невиннейший дождь, который ничуть не вредил саду.

После того как Кэт играла и пела возле озера и поблескивавшая вода открывалась его взору вся в складочках, как веер, ночная стена долго не появлялась, она уходила в прошлое и он уже не представлял ее себе.

Дональд жил с дедом, теперь одиноким стариком. Но старик был благоразумен. Знал, в ком нуждается его мальчик, чтобы расти свободно, неторопливо и не рваться во все стороны. Домоправительница миссис Чиф тоже была славной женщиной. Только с Кэт Тюрригель она уживалась плохо, когда та подолгу бывала в Англии, что, впрочем, произошло только раза два или три, поскольку старик перестал выезжать на континент. Миссис Чиф наперед считала появление Кэт посягательством на свои права в отношении старика, маленького Дональда (это уж в первую очередь) и домашнего хозяйства вообще, а так как Кэт не желала сидеть вовсе без дела здесь, в Чифлингтоне, то ее действия и вправду становились посягательством.

Миссис Чиф злилась, заслышав у озера игру и пение Кэт. Это казалось ей кривляньем, потачкой причудам мальчика. Что у Дональда никаких причуд не было и капризы были ему отнюдь не свойственны, об этом она не думала.

Ласкающие слух звуки гитары раздавались меж высоких деревьев парка, их перекрывал не поставленный и несколько чопорный стародевичий голос Кэт (точь-в-точь как из треснувшего горшка, считала миссис Чиф).

Этот голос воскрешал все, что было далеко и тем не менее близко Дональду: солнце и тень листьев на Принценалле, детскую и большой сад за виллой, а летними вечерами густой и тяжелый аромат растений.

У Дональда и здесь была прекрасная комната. Бриндли-Холл ничего общего не имел со старым «дворянским гнездом», но в известной мере был построен дедом в подражание таковому.

В комнате Дональда стояла настоящая школьная парта. За ней он делал свои уроки. Вначале его всего более прельщала возможность сидеть за этой партой. Она так и манила учиться. За уроками он отключался от всего остального в комнате. Дональд учился без труда, сидя за своей партой.

Случалось, что дед проверял его. Дональд отвечал ему, стоя все за той же партой. Дед спрашивал придирчивее и сложнее, чем школьный учитель. В тетрадях старик не пропускал ни малейшей ошибки, каждую отмечал широкой красной чертой. Он исправлял экзаменационные работы, которые задавал Дональду, обязательно в его присутствии, тут уже мальчику разрешалось садиться. Проводя красную черту, старик смеялся. Так продолжалось и когда Дональд был в старших классах. Объем и количество этих работ определял дед. В школе они уже давались мальчику без труда.

Да и вообще учиться ему было легко, хотя старый Клейтон мог бы предвидеть, да, пожалуй, и предвидел, целый ряд осложнений. В местности неподалеку от Бриндли-Холла население состояло главным образом из рабочих его завода, чьи дети ходили в ту же самую школу. Дональд среди них был вроде как меченый, а вместе с ним и еще несколько мальчиков, сыновья обоих заводских директоров, технического и коммерческого, да еще дети нескольких ведущих мастеров, но эти уж, конечно, попроще. Поневоле думалось, что упомянутые мальчики робеют перед своими соучениками, и это чувство робости иной раз переходило во враждебность. Да оно и было так. По эти напряженные состояния, кстати сказать весьма серьезные для всех без исключения детей, им подверженных, оказали решающее влияние на всю его дальнейшую жизнь они образовывали вокруг Дональда некую пустоту и никогда его особенно не затрагивали. Это, конечно, объяснялось его внутренней сущностью, но также и внешними повадками и позволяло ему разрешать некоторые касающиеся его проблемы, прежде чем они становились видимыми для других.