Слуньские водопады - [21]

— Я не умею плавать, — пояснила она доктору, борясь со слезами, подступившими к горлу. И уже твердым голосом добавила: — Я должна отблагодарить вас обеих! Скажите, что я могла бы для вас сделать? Я все силы приложу! Но прежде назовите мне ваши имена и скажите, где вы живете! — Она говорила чисто, вполне правильно, разве что несколько бессвязно, это, вероятно, объяснялось ее взволнованностью.

— Меня зовут Фини, сударыня.

— А я Феверль. Но нам надо уходить. Уже пора.

Доктор Грундль, уже несколько мгновений в задумчивости наблюдавший за этой сценой, все же не был достаточно подготовлен к такой манифестации троянских лошадок и покатился со смеху.

Тут Фини поднялась со своего места — безнадежность положения принудила ее наконец идти напролом! — и проговорила:

— Сударыня, мы уходим.

Феверль тоже встала.

Чтобы до конца понять замешательство докторши, которая, несмотря на все свои благие намерения, наткнулась на невидимую стену, надо вспомнить, что обе дамочки отнюдь не выглядели так, как предположительно должны выглядеть особы их профессии.

Но тут доктор наконец решился взять на себя труд вывести всех из этого безвыходного положения, взялся энергично, даже серьезно.

— Будьте добры, — сказал он, — сядьте и выпейте свой кофе. Госпожа Бахлер хочет вам помочь — кто знает, может быть, ей это и удастся. Мне кажется, что вы не так уж безмерно счастливы жизнью, которую ведете. Возможно, здесь наметится хороший выход. Но вы должны разрешить мне сообщить госпоже Бахлер ваши имена и ваш адрес. Все это имеется у меня в «деле».

— Так и скажите сами, господин доктор, покуда мы не ушли.

Они храбро выпили кофе и поднялись, а перед госпожой Бахлер после слов полицейского врача уже забрезжил свет. Тем не менее она отпустила их, еще раз горячо поблагодарив, пожала им руки и сказала:

— Я всем сердцем надеюсь, что сумею дать вам знать о себе!

Мокрая одежда Фини тем временем размочила всю бумагу; ее завернули в пакет более плотный и перевязали шпагатом.

* * *

Врач еще ненадолго задержался и сам измерил температуру девочке. Горничная вернулась через несколько минут после ухода Фини и Феверль и зажгла свет, прежде всего в комнате, где лежала маленькая Моника, которой подали кашу в постель. Доктор Грундль не видел повода для беспокойства.

В гостиной у него состоялся разговор с госпожой Бахлер. За окнами уже смеркалось. Доктор Грундль проявил некоторый скептицизм, заметив в молодой женщине своего рода энтузиазм и радость (как она полагала) по поводу возможного улучшения жизни чужих ей людей (социально-этический энтузиазм, так это назвал про себя доктор Грундль).

— Поверьте мне, сударыня, — сказал он, — человек всегда находится на том месте, которое ему предназначено. Но, как видите, мне это не помешало проторить дорогу для ваших добрых намерений касательно этих особ. Однако мой опыт — я приобрел его с людьми вроде наших достославных Фини и Феверль — все же остается в силе. Это, конечно, не дает мне права отрицать или предать забвению то, что они вели себя храбро и самоотверженно, пожалуй, лишь слишком опрометчиво, чтобы приписать это чисто внутреннему порыву.

Однако его слова проходили мимо ее ушей. Возможно, потому, что не только нравственное возбуждение повергало ее в трепет, но она не могла позабыть, от какого несказанного горя спасли ее обе эти женщины.

* * *

«Веверка» по-немецки значит «белка»; конечно, земляная груша ничего общего не имела с этим зверьком (разве что острые зубы, которыми Она грызла своего оболтуса). Но есть ведь особы женского пола, именуемые, к примеру, «Маргаритой», то есть «жемчужиной», которых хочется поскорее скормить свиньям, или «Розой», хотя при ближайшем рассмотрении оказывается, что на ветке торчит один-единственный шип, а больше ничего там и в помине нет.

Почему, собственно, Хвостик ничего не сказал ей, когда еще до первого мая по совету господина доктора Эптингера направил домовладельцу официальное извещение, что отказывается от квартиры, мы и сами толком не знаем. Наверное, посчитал это излишним. Консьержка не так уж часто попадалась ему навстречу, а спускаться в преисподнюю ему и в голову не приходило. Но однажды оболтус, вдрызг пьяный, прислонясь к стене на лестнице, стал всячески поносить Хвостика, покуда тот подымался по лестнице. С первой же площадки он увидел госпожу Веверка, которая вылезла из своей дыры, вцепилась в оболтуса когтями и сдернула его вниз.

В письме с извещением об отказе от квартиры Хвостик учтиво просил домовладельца о разрешении нанести ему прощальный визит, принимая во внимание, что не только его родители, но и он сам так долго квартировал в принадлежащем ему доме.

Такие визиты вовсе не были общепринятыми. Скорее в этом сказался новый стиль Хвостика, который для нас не менее важен, чем его теперь уже давняя смена кожи. И проявился он еще и в том, что Хвостик обошел госпожу Веверка.

Отставной советник земельного суда доктор Ойген Кайбл — так звался владелец дома, где проживал Хвостик, и не только этого, у него в Вене было еще шесть домов — не без удовольствия читал ровный канцелярский почерк своего корреспондента, потом сел за секретер в стиле барокко с откидной крышкой и бесчисленными маленькими ящичками, чтобы написать записку, в коей просил почтить его визитом в такой-то день, в одиннадцать часов.