Слуга трех господ - [13]

А затем, немного успокоившись, сказал:

— Садись. Говори, зачем пришел?

У Деменева на этот раз не было никаких служебных вопросов к Овчинникову, и он по пути зашел к своему другу просто так поболтать на отвлеченные от службы темы, о чем и сказал Овчинникову.

— Ну, раз такое дело, то нам с тобой нужно горло немного промочить, чтобы снять стресс. Иначе разговор не получится, — сказал Овчинников и пригласил Деменева в соседнюю комнату, где стоял накрытый стол, прикрытый скатертью.

Они сели за стол и стали пить коньяк, закусывая английскими консервами. А когда немного захмелели, Деменев спросил Овчинникова, что будет с солдатом, которого допрашивали в его кабинете, и с другими дезертирами. На что Овчинников ответил:

— Да ничего особенного. Пока живой, будем бить. А когда подохнет, то с привязанным к ногам плакатом с надписью «дезертир» повесим на дереве или телеграфном столбе вблизи линии фронта, чтобы другим неповадно было бежать с передовой. А когда повисит пару недель и хорошо подвялится, отвезем его в лес на корм волкам или бросим в какой-нибудь водоем на корм рыбе. То же самое будет и с другими дезертирами, которые сейчас находятся в подвале контрразведки, и с теми, которые впредь будут пытаться бежать с фронта. Только такими методами мы сможем хоть и не полностью изжить дезертирство, но сократить его до минимума. Иначе все солдаты оставят окопы и разбегутся по домам. И тогда немцы и австро-венгры без боя захватят столько нашей территории, сколько им нужно будет, а возможно, и всю Россию, которую превратят в свою колонию. Такого развития событий допустить нельзя. Поэтому нам и приходится поступать с дезертирами именно так, как мы с ними и поступаем. Другого выхода я не вижу.

— Но ведь есть приказ командующего фронтом всех дезертиров направлять в военный трибунал армии, и пусть там решают их судьбу. А зачем же корпусной контрразведке брать на себя функции военного трибунала и заниматься самосудом? — сказал Деменев.

На что Овчинников ответил:

— Военные трибуналы сейчас тоже заражены демократическими настроениями. Поэтому не всегда приговаривают дезертиров к смертной казни. А если и приговорят — то к расстрелу, и приведут приговор в исполнение в лучшем случае перед строем небольшого подразделения, и зароют где-нибудь в землю так, что и могилу их никто не найдет. А остальные солдаты не увидят этого и узнают об этом только из уст офицеров, которым они не очень-то доверяют. А мы всех дезертиров, без исключения, после мучительной смерти вешаем на обозрение всех солдат, сидящих в окопах, чтобы они каждый день видели, какая участь ждет тех, кто попытается самовольно оставить фронт, и делали из этого соответствующие выводы.

До этого случая Деменев видел пару раз у линии фронта повешенных дезертиров. Но он считал, что это единичные случаи, и дезертиров целыми и невредимыми повесили по приговору военного трибунала армии. Но то, что это носит массовый характер и делается без всякого следствия и суда, по личной инициативе начальника корпусной контрразведки полковника Овчинникова, он даже предположить не мог. Не столько от слов, сказанных Овчинниковым, сколько от того, с каким спокойствием он об этом говорил, у Деменева, несмотря на тридцатиградусную жару, на спине выступил холодный пот, а по всему телу забегали мурашки. Деменев пожалел, что задал Овчинникову такой неприятный вопрос, и, чтобы прекратить этот разговор, перевел его на другую тему. Но, несмотря на выпитую на двоих бутылку коньяка, разговор у друзей не клеился, и Деменев, сославшись на неотложные дела и извинившись за несвоевременное вторжение в кабинет Овчинникова, ушел. Вернувшись в свой кабинет, он долго не мог прийти в себя от увиденного и услышанного и никак не мог решить, доложить или нет Краснову о самоуправстве Овчинникова. О том, что комкор не знает о таком вопиющем безобразии в корпусе, Деменев был уверен. Краснов — порядочный человек. Он в бою может убить любого врага. Но чтобы такими жестокими методами убивать своих солдат, хоть и дезертиров, а затем еще и глумиться над покойниками, вешая их на виду у людей, на такое он не способен. Видимо, это самодеятельность самого Овчинникова. И только к концу дня Деменев решил, что комкор должен знать об этом. Но в этот день он не решился зайти к Краснову с таким сообщением, потому что Петр Николаевич не любил разговаривать с офицерами, когда от них пахло спиртным. Поэтому только на второй день утром Деменев доложил комкору о самоуправстве начальника корпусной контрразведки полковника Овчинникова. Узнав о таком диком чрезвычайном происшествии в своем корпусе, Краснов так возмутился, что чуть собственноручно не застрелил Овчинникова. Но Давыдову с Деменевым удалось убедить его не делать этого. И Краснов отправил Овчинникова в штаб армии, откуда тот в корпус больше не вернулся, и дальнейшая его судьба Деменеву неизвестна.

В конце 1916 года на фронте появилось новое явление — «братание» между русскими, австро-венгерскими и германскими солдатами. Солдатские парламентеры с обеих сторон призывали друг друга покидать окопы и отправляться домой. Появились случаи «братания» солдат и на участке фронта корпуса Краснова. Об этом явлении Краснов доложил генералу Корнилову, от которого узнал, что «братание» солдат обеих противоборствующих сторон наблюдается на позициях не только 8-й армии, но и всего ЮЗФ. И чтобы пресечь такие явления, Корнилов приказал Краснову принять самые строгие меры к виновным, вплоть до предания их суду военного трибунала. Соответствующий приказ об этом был направлен в войска 8-й армии, в том числе и в корпус Краснова, с которым был ознакомлен весь личный состав корпуса под роспись. Но, несмотря на это, «братание» солдат на фронте не прекратилось.