Слуга государев - [16]

Француз молчал. Он не понимал языка. Он вообще не понимал происходящего, бессмысленности стольких смертей. Русский офицер, хотя и спас ему жизнь, был ему неприятен. Мертвая Гретхен, по которой ползали мухи, все еще стояла перед глазами. Шарль отошел к дереву. Его стошнило. Оправившись, он сказал:

— C’est horrible! Il faut les enterrer![12]

Странно, но русский понимающе кивнул:

— Да, к мертвякам привыкнуть надо, этого добра-то я насмотрелся досыта.

Когда могилы поднялись небольшими холмиками над землей, Григорий воткнул в них перевязанные в виде крестов сучья, и присев, задумался, стараясь воедино связать все события последних дней. Он больше не сомневался в том, что главным звеном всей цепи загадочных происшествий был черный всадник.

Неожиданно невдалеке с дерева вспорхнула птица. Воронов, не меняя позы, скосил глаза в сторону леса — там, среди зарослей, снова маячил черный силуэт. Гришка потянулся, было, к пистолету, на секунду упустив дьявольскую мишень из вида, а когда снова взглянул в сторону всадника, то увидел лишь покачивающиеся кусты.

Он мотнул головой, бормоча себе под нос:

— Н-да… Чуется мне неладное здесь что-то… Как медом намазали нашего французика!

Воронов посмотрел на Шарля, продолжая бормотать:

— И вьется вокруг него эта черная мушка. Так мы ж тебя на живца-то и возьмем!

Приняв единственно верное, как ему казалось, решение, он в полный голос обратился к французу, поясняя свои слова жестами:

— Эх! Дело у меня важное… Да тебя, мил человек, оставлять в этих-то краях одного негоже, сгинешь! Слышь, француз,

— Гришка обернулся к Шарлю: пропадешь ты один, вместе поедем!

Шарль, ободренный поддержкой русского, одним махом вскочил на лошадь. Григорий усмехнулся в пшеничные усы этакой поспешности, но про себя отметил ловкость, с которой Де Брезе, несмотря на перевязанные шею и руку, управлялся с ретивым животным. Едва новоиспеченные компаньоны скрылись из виду, как на мост въехал всадник в черном плаще. Осмотрев карету, словно убедившись, что все кончено — он поехал вслед за путниками.

Уже несколько часов француз и русский ехали молча, думая каждый о своем. Неожиданно Григорий остановился на развилке и заговорил:

— Эх, в деревню бы заехать. Слушай, француз! Как там тебя? Меня Гришкой зовут. А тебя?

Показав на себя и жестами дав понять, что он — Гришка, Воронов вопросительно стал тыкать указательным пальцем в Шарля. Тот еще раз подивился странному языку, но подкрутил ус и произнес:

— Chevalier de Brézé!

— Дебрезе? Ну и имя! Ладно,! Послушай меня, давай заедем ко мне, в деревню.

И Григорий, выразительно жестикулируя, стал объяснять Шарлю, зачем надо свернуть с основной дороги:

— Понимаешь? Спать… ночлег… Баньку истопим, раны опять же надо промыть. Здесь неподалеку, до ночи будем. Де Брезе понял, о чем речь, и в ответ, надеясь на догадливость Гришки, разборчиво произнес:

— Je dois être au plus vite a la cour du tsar! Je suis en mission.[13]

Услышав почти русское «тцар» Григорий согласно закивал:

— Да и мне надо к царю! Но надо себя в порядок привести. Он красноречиво показал на грязные бинты на теле Де Брезе и, не дожидаясь согласия, взял поводья его лошади и повернул с главной дороги.

— Ты не знаешь, дурашка, что такое баня! Вот попробуешь сам, потом проситься будешь. Да и раны твои подлечим, отоспимся. А какие у нас бабы! Ты таких во Франции, поди, и не встречал! А? Де Брезе? У вас там бабы-то есть? Шарль, даже не пытаясь разобрать, о чем говорит Гришка, пробормотал:

— Quel chemin merdeux![14]

— Ну, вот и я говорю, без баб — никуда. Понял, басурманская твоя душа? Вон, гляди, опять дождь начался…

Так, разговаривая, путники скрылись за пригорком. Всадник, шедший след вслед, также направился за нашими путниками на восток.

Глава семнадцатая

Солнце близилось к закату, и было решено заночевать в лесу. Гришка принялся разводить костер безуспешно пытаясь разжечь сыроватый мох, А Шарль побродив по округе, набрал охапку веток и сучьев. Когда он подошел к Григорию, и бросил рядом несколько сучьев, то с ужасом обнаружил, как сержант, раздувая пламя, подкладывает порванную бумагу — его очередное недописанное письмо к де Монтерас.

Шарль закричал:

— Bon sang! Mais c’est ma lettre! Mais qu’est-ce donc pour un pays! Quelle sorte de gens est-ce la?![15]

Григорий от неожиданности подпрыгнул на месте и, озираясь, схватился за пистолет. Затем посмотрел на француза. Тот выхватил дорогие сердцу записи и, потрясая ими перед лицом Григория, закатил длинную речь:

Comment peut-on prendre les lettres d’autrui et les bruler! Est-ce que tout le monde ici est aussi bete?! Mais c’est d’une laideur…![16]

При этом Шарль в лицах показал, насколько вероломен поступок Григория:

— Venir en sourdine, prendre la lettre, la lancer au feu! Je n’ai même pas eu le temps de l’ecrire correctement![17]

Он топнул ногой и в сердцах швырнул письмо обратно в огонь. Григорий уставился на француза, затянулся трубкой:

— Ну, ты спел, братец! Я, прям, заслушался! Неужто у вас там все так лопочут? -

Шарль окончательно вышел из себя:

— Il est vraiment grand temps de te donner une leçon! Allez, prends ton epee!