Случайный вальс - [24]

Катер с ходу ткнулся носом в берег, волна, идущая следом, окатила его. Хилков крикнул:

— За мно-о-ой! Вперёд!

Десантники попрыгали в воду, выскочили на берег и пошли быстрой, пружинистой походкой, пригибаясь, потом побежали.

— Ура-а-а! — крикнул мичман, и все подхватили.

Теперь, лёжа на койке, он повторял эти команды; глуховатым протяжным голосом, и хозяйка, неподвижно стоявшая за дверью, вздрагивала всем телом, оттого что голос квартиранта был необычен, неестествен и звучал словно из прошлого… Ей казалось, что война, давно минувшая, полузабытая, опять вторглась в ее жизнь, в эту квартиру, и Татьяне в эти минуты становилось не по себе. А за дверью слышался все тот же дрожащий, глуховатый и протяжный голос:

— Впере-е-ед! Впере-е-е-д, братва!

Потом молчание. И вдруг стон и совсем слабый, какой-то жалобный возглас:

— Что это? Что такое? Кровь?..

* * *

После каждого жестокого приступа что-то нарушалось в его больной, искалеченной голове, и некоторое время он всё делал машинально.

Он вставал, жадно пил воду из чайника, надевал старую выцветшую гимнастерку, опоясывался ремнем. Из сундучка, где хранились книги с описаниями кораблей, морские словари, справочники, он доставал мичманку с белым чистым чехлом, на грудь вешал морской бинокль, из-под койки вытаскивал тощий вещмешок военной поры, закидывал его за спину и тихо выходил во двор.

Хозяйка, внимательно наблюдавшая за ним в окно, сокрушенно качала головой и говорила Вальке:

— Иди, присмотри за ним.

Валька надевал сандалии и шел следом за мичманом в некотором отдалении, так, чтобы не терять Хилкова из вида, но и не попадаться ему на глаза. Так повторялось много раз, и Валька к этому уже привык.

В черных флотских брюках и защитной гимнастерке с нашивками за ранения и орденскими колодочками, с вещевым мешком и биноклем, высокий, длиннорукий, с худым, болезненно-желтым, но тщательно выбритым лицом, строго сжатыми губами и отсутствующим взглядом карих глаз под насупленными бровями, он был странно непривычен на утопавших в зелени, залитых солнцем, оживлённых улицах курортного городка. Тем более непривычен, что люди, заполнявшие улицы, были здоровы и жизнерадостны.

Люди пожилые смотрели на него молча и понимающе: видно, бывший фронтовик. Молодежь перешептывалась и поглядывала на Хилкова с насмешливым любопытством. Когда он спускался к набережной, парень в шортах — румяный, длинноволосый, с бородкой — спросил:

— Эй, дядя! В поход собрался?

Мичман не проронил ни слова, даже не взглянул в сторону парня.

Валька неотступно следовал за ним — маленький, аккуратно подстриженный, белобрысый и голубоглазый парнишка лет девяти. Ему было скучновато выполнять поручение матери, тянуло к морю, где на пляже жарились бронзовотелые курортники, а шустрые сверстники Вальки — ялтинские мальчишки — у самого берега ныряли под шумную прибойную волну. Но он любил и уважал мичмана и не отставал от него ни на шаг.

Услышав насмешливый вопрос парня в шортах, Валька нахмурился и, догнав Хилкова, молча взял его за большую теплую руку. Хилков ничего не сказал и продолжал путь. Однако Валькиной руки он не выпускал из своей ладони.

Миновав памятник Горькому, он двинулся дальше в район санатория с громким названием «Орлиное гнездо». Хилков шагал мимо зубчатых, стилизованных под крепостные стен санаторной ограды по асфальтовому шоссе, что ведет на Ливадию, и наконец свернул в уединенное место на обрыве берега и сел на камень лицом к морю. Валька опустился рядом на сухую, блеклую от солнца траву. Мичман медленным рассчитанным движением снял с окуляров бинокля кожаный кожушок и поднес бинокль к глазам.

Валька тоже стал смотреть на море. Ему никогда не надоедало глядеть на раскинувшийся внизу широкий простор. Там, словно игрушечные, проплывали прогулочные теплоходы. Медленно и солидно входил в гавань большой дизель-электроход с туристами, весь белый, словно только что вырубленный из камня известняка. У берега спичечными головками виднелись буйки ограждения для купальщиков.

Мичмана не интересовали теплоходы, даже океанский лайнер не привлёк его внимания. Он смотрел дальше, в сторону десятимильной полосы, где проходила незримая, но точно обозначенная на морских картах государственная граница. Там было пусто. Только синева, бесконечная, сверкающая на солнце синева…

Долго смотрел мичман в бинокль, медленно поворачивая голову то вправо, то влево. Но вот он замер, нацелив окуляры в одном направлении. Наконец, опустив бинокль, снял мичманку и вытер рукавом потный лоб

— Всё в порядке, — с видимым облегчением произнес он. — Моряки на вахте.

Он будто только теперь заметил, что рядом с ним сидит паренек, обернулся к нему, ласково погладил по голове и передал ему бинокль.

— Смотри туда, — он вытянул руку. — Скорее, а то уйдет!

Валька нетерпеливо, но осторожно взял бинокль и быстро поймал в окуляры маленькую движущуюся точку — силуэт пограничного сторожевого судна. Его профиль четко рисовался на фоне моря, было даже заметно, как на волне поднимается и опускается форштевень.

— Это корабль нового типа. Раньше мне доводилось бывать на судне типа «Шторм». Отличный сторожевик! Водоизмещение пятьсот шестьдесят тони, скорость двадцать четыре узла, — неторопливо, ровным голосом говорил мичман. — Две стомиллиметровые пушки, четыре зенитки-сорокапятки, трехтрубный торпедный аппарат… Мины, глубинные бомбы, трал… Это, — он опять вытянул руку, — новый корабль… Как бы я хотел плавать на нём!.. — Последние слова были сказаны с горечью.