Случайный турист - [43]

Братья ее поняли. Мэйкон даже слегка завидовал старику и позже сокрушался, что дедово счастье длилось так недолго. Вскоре дед стал бессвязно бормотать, потом замолк и лишь невидяще смотрел перед собой, а затем и вовсе умер.

В среду под утро Мэйкону приснилось, что дед Лири его растолкал и спрашивает, куда подевался кернер.

– Чего ты пристал? – сказал Мэйкон. – Не брал я твой кернер.

– Ох, Мэйкон, – печально вздохнул дед. – Неужто не понимаешь, что я о другом?

– Это о чем же?

– Ты потерял жизненный стержень, Мэйкон.

– Я знаю, – сказал Мэйкон и тут чуть в стороне увидел светловолосую голову Итана, ростом почти догнавшего деда.

– Да не о том я. – Старик нетерпеливо отмахнулся и подошел к комоду. (В этом сне Мэйкон лежал не на террасе, а в своей бывшей детской на втором этаже; там стоял комод, с которого Роза давно уж свинтила граненые стеклянные ручки, приспособив их под миски для своих кукол.) – Я говорю о Саре. – Дед взял щетку для волос. – Где она?

– Сара меня бросила, дедушка.

– Из нас она самая лучшая! – сказал дед. – Ты, парень, так и будешь киснуть в этом старом доме? Пора уж отсюда сваливать. Долго ты собираешься сидеть сиднем?

Мэйкон открыл глаза. Еще не рассвело. Терраса виделась как сквозь промокашку.

Казалось, дед еще не совсем исчез. Мэйкон напрочь забыл его манеру нетерпеливо отмахиваться, во сне жест этот возник сам собою. Но дед Лири никогда не сказал бы того, что говорил в сновидении. Сара ему, в общем-то, нравилась, но всех невесток он, похоже, считал чужачками и на свадьбах внуков сидел с таким выражением, мол, ладно уж, ничего не попишешь. Никакую женщину он не назвал бы «стержнем». Разве что, вдруг подумал Мэйкон, свою собственную жену, бабушку Лири. А ведь и правда: тотчас после ее смерти у деда ум зашел за разум.

До рассвета Мэйкон лежал без сна. На душе полегчало, когда в доме зашевелились его обитатели. Потом Мэйкон встал, побрился-оделся и отправил Эдварда за газетой. Когда Роза спустилась в кухню, он уже варил кофе.

– Ты не перепутал утренние зерна с вечерними? – встревожилась сестра.

– Не перепутал, – успокоил ее Мэйкон. – Всё под контролем.

Роза порхала по кухне – раздернула шторы, достала ножи-вилки, открыла яичную упаковку.

– Ну вот, сегодня тебе снимут гипс, – сказала она.

– Похоже, так.

– И после обеда ты уедешь в Нью-Йорк.

– Угу… – промямлил Мэйкон и спросил, не нужен ли ей купон на ветчину, который он углядел в газете.

– Ты же нынче едешь? – не отставала Роза.

– Ну да.

Дело в том, что Мэйкон уезжал, не пристроив Эдварда. В старую гостиницу пса не пустят, а в новой была эта Мюриэл… Мэйкон считал, что Эдварду лучше остаться дома, в семье. Роза, конечно, воспротивится. Мэйкон затаил дыхание, но сестра, напевая «Клементину», стала разбивать яйца в сковородку.

В девять часов в медкабинете на Сейнт-Пол-стрит маленькой урчащей электропилой врач срезал гипс. На свет божий явилась нога, мертвенно бледная, сморщенная, страшная. Когда Мэйкон встал, лодыжка завихляла. Он все еще хромал. И вдобавок забыл взять нормальные брюки, а посему был вынужден в одной штанине прощеголять мимо очереди пациентов, выставив напоказ свою неприглядную ногу. Мэйкон уже сомневался, что когда-нибудь обретет прежний, неискалеченный вид.

По дороге домой Роза наконец-то спросила, куда он денет Эдварда.

– Да никуда. – Мэйкон наиграл удивление. – С тобой оставлю.

– Со мной? Но он же неуправляемый, ты это отлично знаешь!

– Так ведь ненадолго, ничего страшного. Завтра к вечеру я вернусь. Если что, запри его в кладовке. Раз-другой подкинь ему корма, а там и я приеду.

– Мне это совсем не нравится, – нахмурилась Роза.

– Его бесят гости. Но ты вроде бы никого не ждешь.

– Да нет, никого, – сказала Роза, и на этом разговор, слава богу, иссяк. Хотя Мэйкон уже изготовился к битве.

Дома он принял душ и переоделся в дорожный костюм. Затем пообедал пораньше. Мэйкон сомневался, что нога его справится со сцеплением, поэтому в полдень Роза отвезла его на вокзал. Когда он вышел из машины, возникло ощущение, что увечная голень вот-вот подломится.

– Слушай, а не рано мне путешествовать? – сказал он Розе, совавшей ему сумку.

– В самый раз, – ни на секунду не задумавшись, ответила сестра. Потом захлопнула дверцу, помахала рукой и отбыла.

С последней поездки Мэйкона вокзал удивительно преобразился. Сквозь стеклянный купол лился мягкий голубоватый свет, с медных крюков свисали матовые шары фонарей. В зале ожидания исчезли старые дощатые перегородки, явив отполированные деревянные скамьи. Сверкающее кассовое окно ошарашивало своей новизной. Пожалуй, путешествия не так уж гадки, подумал Мэйкон. Возможно, раньше он заблуждался. В душе его проклюнулась надежда.

Но едва он захромал к выходу на перрон, как его захлестнуло одинокостью, извечно сопровождавшей его в поездках. Он виделся себе единицей в скоплении двоек и троек. Вон у прилавка справочной группа самоуверенных парней с рюкзаками и спальными мешками. А вон семейство, занявшее всю скамью, – родители и четыре нарядные дочки, которым не очень уютно в еще необмятых клетчатых пальтишках и шляпках с лентами; сразу видно: едут в гости к бабушке с дедушкой. Даже одиночки – пожилая дама, утянутая в корсаж, блондинка в окружении дорогих кожаных чемоданов – выглядели не одинокими.