Случайные связи - [29]

Откуда это чувство? Он же пригласил тех, кто ему дорог. Кстати, он впервые собирает их всех вместе, а сам в это время почему-то испытывает смутное ощущение одиночества.

Его беспокойство вызвано более глобальным страхом, страхом ограничения возможностей. Я уже говорил об иллюзиях Тристана относительно того, что он живет в мире, где вечно все будет возможно. Он станет биться до конца. Но что такое страх ограничения возможностей, если не гнусное свидетельство того, что различные возможности тают одна за другой и жизнь выстраивается и замыкается во все более ограниченных рамках? Мы живем в мире конкретного. У нас есть наш район, наши друзья, наша квартира, наше прошлое, наша жена, и все это так смехотворно ничтожно.

Во время религиозной церемонии священник будет говорить о втором пришествии.

Что такое второе пришествие?

Я думаю о первых христианах, которым было обещано, что спасение скоро наступит, что они увидят его собственными глазами. В ожидании они состарились, но так ничего и не случилось. Они умирали одни за другими, но так ничего и не произошло. Так что же, выходит, их обманули?

Как тут не уличить во лжи их Спасителя? Если только его не перенесли на другую дату, если не перенесли спасение. Или же и того лучше — откровение, откровение о самой сущности этого спасения, которое никогда не бывает абсолютным и свершившимся, а всегда только грядущим.

Но если спасение всегда лишь грядет, то первое, что приходит в голову, — это то, что в таком случае оно ждет нас в конце нашего здешнего бытия, а значит, достаточно просто продолжать свой путь, чтоб обрести его. Как если бы существовало какое-то другое место, более соответствующее нашим упованиям, и это другое место было бы именно тем, к чему мы приближаемся с каждым днем. Небо — одно из таких направлений.

Этот миф второго пришествия. Второе пришествие было единственным, что смогли придумать первые христиане, чтобы в хаосе мира не видеть опровержения существования Бога: совершенство там, где нас нет.

Так устроена наша психика: хочу все то, чем еще не владею, хочу этот ускользающий от меня иной мир, и только он позволяет мне продолжать надеяться.

Второе пришествие — это неспособность отказаться.

Однако, беря в жены Амели, Тристан свяжет себя обещанием отказываться от многого, а значит, потеряет всякую надежду на спасение. Он окажется один на один со своим внутренним хаосом, его охватит ужас от ощущения ограниченности своих возможностей: его жизнь станет лишь продолжением той, которой он живет сейчас. Он станет жить с Амели. Наверно, у них будут дети. И так далее…

— О чем ты думаешь?

Амели встревоженно улыбнулась ему.

— Да так, ни о чем.

И снова ему слышатся вдалеке звуки музыки, гул праздника; они едва доносятся, нереальные, смутные звуки, словно пробивающиеся сквозь глубокий сон. И тогда, будто бы доверяя памяти больше, чем самому себе, Тристан обращается к воспоминаниям, и на него веет холодом от безрадостных воскресных вечеров его юности, когда он возвращался в интернат, больше похожий на тюрьму, а снаружи кипела жизнь, возбуждение тел, которые встречались и дарили друг другу свое тепло.

Когда они допили, Амели предложила искупаться. Они подошли к воде удостовериться, что она не слишком холодная. Луна освещала волны.

— Смотри, не видно ни зги. Это то, что мне больше всего нравится в ночных купаниях. Представляешь, что там внизу…

Тристан оглядывает пустынный пляж. Ночь скрыла горизонт, и действительно ничего не видно, кроме луны и ее отражения в воде. Он вспоминает пляжи в Бретани, где провел все свое детство. Что он ищет здесь, в Нормандии? Если можно принадлежать какому-то месту, то он принадлежит Бретани. Он закрывает глаза и под опущенными веками видит бретонский пляж, диковатый, полный детских криков; лето, шум корабельных моторов, ветер в надутых парусах, сладостное возбуждение каникул — вся его жизнь «на приливе». Заброшенные и пустынные сейчас, в конце сезона, эти пляжи вновь оживут следующим летом. Все следующие лета эти пляжи будут оживать без него. И каждый раз будет все то же лето. Вечности нет до него дела. Когда он исчезнет и от него ничего не останется, на этих пляжах будут слышны все те же детские крики, тот же шум корабельных моторов, тот же ветер станет надувать паруса и будет царить все то же сладостное оживление летних каникул. Тристан сжимает кулаки. В конечном счете ничего не происходит, а годы утекают сквозь прорехи этого царства детства. Не успеваешь закрыть глаза, как с удивлением понимаешь, что у тебя уже есть своя история, свои сожаления и даже раны.

28.

Амели сочла, что вода слишком холодна. Она хочет взять его за руку и замечает, что у него сжаты кулаки.

— Что-то не так?

Он тяжело вздыхает, но ничего не говорит. Амели опускает глаза и пытается понять, что же происходит. Может, она сказала что-то, чего не следовало говорить? Ее гложет мучительное сомнение. Почему он не отвечает? И почему у него все время такой отстраненный, а порой даже злой взгляд?

Амели отпускает его руку, выжидает несколько секунд, давая ему время как-то отреагировать, но он продолжает молчать. Отчаявшись, она резко разворачивается и идет к отелю, надеясь, что он догонит ее, рассеет ее сомнения, все объяснит. Но он продолжает молча и неподвижно стоять у самой воды.