Случайные обстоятельства. Третье измерение - [94]

— Давайте ваш вопрос, — согласился он. Уже обычно с пятого класса он их всех на «вы» называл — и чтоб чувствовали свое достоинство, привыкали, что они уже личности, но не совсем при этом и без корысти: так ведь и определенный перепад создавался в оттенках отношений, когда уж если на «ты» вдруг переходишь, то за этим особое твое удовольствие от его ответа или сочинения, особенное расположение к ученику за тот или иной поступок — одним словом, симпатия уже индивидуальная, а не как всегда и ко всем.

— Это даже и не мой вопрос, а наш общий, — краснея, объяснила Инна. — Мы тут с мальчишками спорили: должна ли женщина обязательно быть умной? Я хочу сказать, важно ли это... ну, вообще...

Все рассмеялись, но Михаил Антонович понимал, что они сейчас притворяются — перед ним, перед собой, перед своим соседом по парте, друг перед другом, — а на самом-то деле их это очень интересует. Просто они на всякий случай так отгораживаются от своей причастности к вопросу: а вдруг он ему, Михаилу Антоновичу, покажется нелепым, а вдруг он действительно смешон, этот вопрос?

Инна с недоумением и обидой оглянулась на класс. Была она настолько безнадежно некрасивая, что Михаил Антонович почувствовал неловкость: как будто сам виноват в этом. Для кого как, а Инне особенно важно получить именно такой ответ: разумеется, ум в женщине — первейшая необходимость.

— А вот наши мальчики считают, — с вызовом сказала Наташа, — что главное в женщине — все-таки внешние данные. — Она тут же сама и продемонстрировала их — плечами, поворотом головы с точеным носиком, взрослой уже грудью.

Инна очень нуждалась сейчас в его помощи, и, улыбнувшись, он процитировал:

— «Дурочка даже не поцелует так, как умная»... Это Лесков сказал. Которого вы не проходили. Я же вам постоянно твержу: читайте классику! Там обо всем... — Он встретил взгляд Инны, исполненный такой благодарности, что, смутившись, погрозил ей пальцем и ворчливо сказал: — Опять старика в дискуссию втравили!.. А Степанской надо еще троечку исправлять. И новая тема, и...

Хотелось хоть как-то предупредить их о завтрашнем госте, намекнуть хотя бы, но Михаил Антонович чувствовал себя в эти секунды столь остро счастливым и чуть ли не всемогущим, что легко поборол это желание. Он вызвал к доске Степанскую, розовощекую добрую толстушку, и терпеливо ждал, пока она, уже встав из-за парты, оторвется наконец от учебника, что-то еще лихорадочно- дочитывая напоследок.

— За что тройка была? — спросил у нее Михаил Антонович.

— За биографию, — сказала Степанская.

Усмехнувшись про себя, он вспомнил, как она отвечала в тот раз. Когда он попросил рассказать о Чехове, она с недоумением переспросила: «Биографию?» Он объяснил, что его скорее интересует, как она вообще представляет себе Чехова: внешность, облик, черты характера... Словом, чтоб как о живом человеке. Если я, например, о вашем знакомом спрошу: какой он? — вы же не биографию его станете рассказывать?

«Так то живой ведь, — сказала Степанская. — А тут...» Но, словно бы уступая его учительскому капризу или странности, она, пожав плечами, затараторила, что Чехов был тихий, деликатный, щупленький такой... Он с удивлением посмотрел на нее.

«И в пенсне», — подсказали ей.

«Да, и в пенсне», — механически повторила она под общий смех.

«Какого он был роста?» — нахмурившись, спросил Михаил Антонович.

«Небольшого», — уверенно сказала Степанская.

Ей стали подавать знаки, чтоб натолкнуть на верный ответ, а он, возмущенный, тогда и вкатил ей тройку. Не запомнить, что Чехов был очень высокого роста!..

Разумеется, на чей-то взгляд это могло казаться мелочью, однако Михаил Антонович давно убедился, как именно подробность, неважная как будто деталь способна вдруг разрушить давний стереотип, открыть невольную нашу подмену, когда за представлением о человеке вежливом, предупредительном, мягком в обращении как-то незаметно вырастал образ кроткого и трогательно-беззащитного «мечтателя», каким Чехов никогда не был.

Впрочем, теперь, когда Степанская начала свой ответ с того, что Чехов был ростом чуть ли не под два метра — казалось, она сама же до сих пор удивляется этому, — Михаил Антонович еле сдерживал улыбку: уж вроде бы чересчур по-женски следовал за этим вывод, что конечно же не мог такой человек быть каким-то там смирным, тихеньким, безответным, а был он веселым, гостеприимным, волевым и очень энергичным.

Она и примеры тому привела: как Чехов любил розыгрыши, как не проходило дня, чтоб у него не обедали и не ночевали знакомые — прямо гостиница, а не дом! — и как он ездил на холеру, и его бесконечные хлопоты о чьих-то рукописях, об устройстве чахоточных больных... Да одна его поездка на Сахалин!.. А строительство школ на его деньги?! Или вот памятник Петру Первому...

Довольный, Михаил Антонович кивал и лишь возразил, что речь-то не просто о благодеянии, меценатстве. Чехов не только деньги давал на школы — он вникал во все подробности, знался с каждым подрядчиком, каменщиком, плотником. А поди-ка уговори знаменитого Антокольского, чтоб тот согласился поставить скульптуру в каком-то заштатном Таганроге, до которого тысячу верст скачи — не доскачешь... Дело-то в том, что он. Чехов, себя на все это тратил: свои нервы, свое время... И знаете, никого это не удивляло, никому не приходило в голову поберечь его. Даже когда он был смертельно больным и едва передвигался из-за одышки, одна его знакомая без всяких угрызений совести дает ему поручение часики ее снести в починку...