Случайные обстоятельства. Третье измерение - [37]

Редько не одобрял начальственных перепадов в отношении Володина к штурманенку и осуждающе покачал головой — правда, так, чтоб только штурман заметил.

Володин заметил и, несколько изменив тон, проговорил ворчливо:

— Его тут специально ждут, не уходят, а он, видите ли, провожаться вздумал... «Встретил»!.. Подумаешь, событие!

— Ну, событие не событие, — примиряюще сказал Редько, — но она же действительно симпатичная женщина?

— Ничего особенного, — Володин пожал плечами. — Нормальная. Как все.

— Как все?! — Филькин оскорбился. — Да она, если хотите знать... Она необыкновенная!.. Вот!

— Женщина как женщина, — лениво отозвался Володин. — Имя им — легион.

— Извините, Сергей Владимирович, но... — Филькин хотел взять себя в руки, ответить как-нибудь снисходительно-вежливо, с холодной, уничтожающей корректностью, но не сдержался: — Оказывается, Сергей Владимирович, вы ничего не понимаете в женщинах. Ни-че-го!.. — Он схватил полотенце, мыло и вышел из каюты, хлопнув дверью.

— Вот это да-а!.. — Редько надел очки и уставился на Володина. — А?

— Тоже мне знаток нашелся. — Володин, неприятно задетый словами Филькина, иронически усмехнулся. — Втюрился наш Петенька. А сам... Сам ей в младшие братья годится.

Редько подозрительно взглянул на Володина:

— Постой-постой... Ты что, тоже клюнул?

— Я?! С чего это ты взял?!

Удивление Володина было до того неподдельным, что Иван Федорович лишь пробормотал:

— Да нет, я предположительно... С тобой-то ведь насчет этого редко когда ошибешься.

Кафе Дома офицеров походило на все обычные кафе, но, как и в каждом гарнизоне, было оно по составу посетителей преимущественно мужским, к тому же почти сплошь военным. Однако к несомненному его достоинству относилось то, что музыка тут играла довольно тихо и можно было разговаривать, не особенно напрягая голос.

Командир передал через старпома, что задерживается, пусть без него начинают, но решили подождать немного механика.

В такие минуты всегда кажется, что в самый последний момент обязательно что-нибудь помешает: вдруг сыграют тревогу, и, так и не посидев за столом, придется бежать на корабль, и вернутся они к столу неизвестно когда — может быть, через час-полтора, а может, и через месяц — кто знает?.. Механику поэтому, в отличие от командира, было совсем уж непростительно задерживаться и искушать их общую судьбу.

— Снова обычная история, — хохотнул минер Шиловский, веселый, небольшого роста, уживчивый человек. — Сбежал Николай Николаевич от своей Ларисы, залез в любимый трюм и что-то там ремонтирует. Опиши где-нибудь такого — не поверят. Скажут, что выдумали.

О чем можно было поговорить в ожидании механика, как не о самом механике? Или удивившем их Филькине, который объяснил, что остригся наголо исключительно в заботе о будущем, чтоб остановить выпадение волос, на что старпом заметил, что когда лысеть начинаешь, это он по себе знает, то тут уже стригись не стригись... А штурман лишь понимающе переглянулся с доктором: Петя решил, видимо, опробовать новую версию.

О службе они старались не говорить за столом — это как бы неписаным законом считалось, — но как уж совсем не говорить о ней, если она была для них не только службой, не только обязанностью, но ведь и просто жизнью... Впрочем, разговаривали они о службе на том условном, с недомолвками и намеками языке, который вырабатывается лишь годами совместного плавания и вряд ли понятен непосвященному, да и Варламов, как самый старший в отсутствие командира, достаточно бдительно следил за тем, чтоб ничего лишнего за столом не говорилось.

Когда наконец появился Обозин и, оправдываясь за опоздание, начал объяснять что-то насчет ремонта кингстона, Варламов почти добродушно сказал, что и сам вроде дурака не валяешь, кое-что делаешь по службе, а вот рядом с нашим механиком иногда все же чувствуешь себя чуть ли не бездельником.

Обозин принял это как некоторый упрек в излишнем своем усердии и, несмотря на то, что слова старпома были встречены смехом, почувствовал какую-то неловкость за то, что как бы проявил о корабле больше заботы, чем даже старпом. Но это ощущение почти не задержалось в нем, тут же пропало, потому что им всем, пока они вместе плавали, нечего было делить; в сущности, и судьба лодки, и их собственная судьба были общими, да и сам Варламов — механик хорошо это знал — относился к нему с откровенной приязнью.

Вскоре в их застолье наступило то время, когда, собравшись по вполне определенному поводу и поздравив виновника торжества, постепенно забывают о самом поводе, и Иван Федорович сидел сейчас совсем тихо и был менее всего заметен среди них.

Подняли тост за тех, кто в море, вспомнили о том, как недавно сами плавали и у них вдруг заклинило рули на погружении; казалось, уже не выйти из этого дифферента (если тогда вообще успело что-нибудь показаться, так это быстро и внезапно все случилось), посмеялись, припоминая друг друга в эти секунды — легко и даже приятно теперь было посмеиваться над собой, — и уже совсем о пустяках заговорили. Шиловский выразился в том смысле, что стол, конечно, сам по себе великолепен, но — как бы это сказать? — все же чего-то... вот не хватает — и все!