Случайные обстоятельства. Третье измерение - [35]

Сославшись на срочный вызов к флагманскому врачу, Иван Федорович попросил Володина съездить в кафе, обо всем там за него договориться и, узнав результат, весь остаток дня испытывал огромное облегчение оттого, что Володин оградил его от этих мучительных хлопот, и был ему глубоко благодарен.

Ивану Федоровичу вообще жилось спокойно рядом со штурманом, потому что единственное, пожалуй, что Володину от него требовалось, — так это его присутствие, молчаливое его одобрение того, что он, Володин, собирался затеять. А если в чем штурмана иногда и заносило немного, если что-нибудь непредвиденное или неприятное у него вдруг и случалось, — рядом всегда был Иван Федорович, который спокойно и доброжелательно вникал в суть дела, обстоятельно раскладывал все по полочкам — благо, для этого не надо было даже вставать с койки — и давал дельный совет, как им обоим можно бы исправить уже случившееся. Разумеется, исправлять должен был один Володин: ведь что-то самому делать, что-нибудь определенное совершить было для Редько самым ненавистным. Вот рассудить здраво, подсказать, направить — это он мог. Но Володину от него ничего другого и не нужно было. Ему и сейчас лишь захотелось услышать от Редько спокойное, объективное мнение.

— Иван, как тебе Мария Викторовна?

При этом упоминании Редько снова подумал, что жаль все-таки: надо было решиться ее в кафе пригласить. Вдруг бы согласилась...

— Если женщина зевает и ее даже и это не портит, значит, она — на все пять баллов, — серьезно сказал он. — Верный признак.

— Ты это к чему?

— Я видел однажды, как она зевнула.

— И ее не портит? — усомнился Володин.

— Нет.

— Хм-м... Кто, однако, из нас романтик?..

Редько не ответил, надел тужурку с новенькими погонами, постоял перед зеркалом и сказал задумчиво:

— Мои друзья на гражданке уже отделениями заведуют. А я до сих пор универсал какой-то: и зуб, если надо, удалю, и аппендикс... Вчера вот с матросиками беседу провел: «О вреде случайных связей»... А какие тут у них вообще могут быть связи? Смешно все...

— Я это от тебя уже пять лет слышу. Уходил бы ты в госпиталь, Иван. Там-то уж каждый своим конкретным делом занят. Взял бы и перешел!

— А вот ты взял бы и женился! А?

— Ну, я!.. А ты?

— Я не такой легкомысленный. «Взял бы и перешел»... Подзабыл я уже, Серега, это конкретное дело. А заново начинать... Все-таки левый погон, по-моему, косит немного?

— Ничего не косит. Да и все равно ты теперь майор, даже если косит.

«Взял бы и перешел»... Вероятно, Сергей был прав, однако стоило сейчас только представить себе хоть на миг, что надо будет ехать хлопотать о переводе в госпиталь... Вернее, даже не так, то есть не так просто — взял и поехал, а сначала надо еще все командиру доказать, чтобы заручиться его согласием, потом объясняться с кем-то в отделе кадров, ждать их решения, а если все решится, то, значит, и чемоданы придется укладывать, что-то багажом отправлять — в общем, ломать уже такую привычную, устоявшуюся жизнь, переезжать к новому месту службы, привыкать к другим людям, к новым начальникам, и даже, наверное, истории болезней надо будет по-другому заполнять, не так, как он привык: ведь в каждом госпитале свои неписаные правила... Словом, стоило только представить себе все это, как уже сама мысль о возможности таких сложных перемен почти испугала его, она как бы угрожала сегодняшнему благополучию Ивана Федоровича, потому что немедленно требовала от него какой-то ненавистной ему суеты, беспокойства, заранее утомляющих его усилий.

Здесь, на корабле, каждая минута была распланирована и утверждена вышестоящим начальством, и все свое служебное время он, как и все другие, что-то исполнял и чему-то подчинялся, но, несмотря на это, именно на подводной лодке Редько и обрел-то наконец полную свободу, свободу от необходимости предпринимать что-то самому. Ежедневно совершать какие-то свои, никем не запланированные для него поступки, отказываться от своей в общем-то не обременяющей его зависимости от воли других людей ему было трудно...

— Нет, Серега, — вздохнул Редько, — я все-таки уже не лейтенант, чтобы переучиваться.

Володин усмехнулся и пожал плечами: к чему, мол, тогда все эти разговоры?

— А замполит, наверно, не успеет сегодня вернуться, — сказал он, надевая тужурку.

— Думаешь, ему удастся пробить эти медали?

— Не знаю. Но пока наших трюмных наградят, они уже и забудут за что...

Дверь распахнулась — так, без стука, входят только в свою каюту, — и на пороге появился Филькин, румяный от ветра и мороза.

— Вы еще здесь?! — Он бодро потер руки. — Я считал, вы в кафе давно! — Вкусно пахло одеколоном, и после суточной вахты на лодке казарменная каюта показалась Филькину очень уютной. — Хорошо живете, товарищи подводники!

Задетый приподнятым тоном штурманенка — что-то уж слишком быстро пришел в себя Филькин после случая с начальником штаба, — Володин никак не отозвался на слова Филькина.

— А!.. — приветливо сказал Редько. — Ну, Петя, как дежурство прошло?

«Конечно, — подумал Володин, — Ивану легко быть добрым, у него нет подчиненных».

Филькин покосился на Володина, снял шинель и, как о чем-то для него обыденном, сообщил: