Случайные имена - [56]

— Премного благодарен, — отпыхивается насытившийся Алехандро, — очень все было вкусно!

— Соня у нас умница, — подобострастно, будто заискивая, говорит Фарт, — она не только готовит прекрасно, она все у нас делает прекрасно, вот увидишь!

От этой многозначительной реплики и Соня, и Александр Сергеевич краснеют, в разговоре возникает пауза, а потом Фарт, сообразив наконец, что сморозил что–то не то, тоже краснеет и говорит:

— Да ты, Алехандро, не думай…

Тут Соня не выдерживает и просит Фарта замолчать, что тот с удовольствием и делает, приступая к раскуриванию (да, правильно!) очередной тапробанской сигары, Соня же интересуется у Алехандро, посетили ли они библиотеку, а если да, то нашли ли в ней нужные книги?

— Что вы, — печально произносит А. С. Лепских, — какая библиотека! — Он машет рукой, Соня интересуется, что же помешало им воплотить в жизнь разработанный дядюшкой Го план, и Александру ничего не остается, как рассказать подробно все перипетии сегодняшнего дня, начиная с того самого момента, когда их кабриолет (на пересечении улицы Микелон с площадью Клерамбо) столкнулся с кабриолетом молодой Вивиан Альворадо, и принцесса, пользуясь своим положением, заставила их… Но опустим всю повествовательную часть рассказа г-на Лепских, ибо нам–то хорошо известно, что заставила (употребим лишь более благородное слово: «попросила») их сделать принцесса Вивиан, когда же Алехандро закончил свой рассказ, то внезапно заметил, что Фарт тихонечко сопит прямо за столом, так и не докурив очередной «тапробаны», умаялся, нежно проговорила Соня, глядя на троюродного кузена, а потом обратилась к Александру Сергеевичу с предложением остаться — вместе с Фартом, естественно, — ночевать у нее, ибо «куда на ночь глядя, опять в кого–нибудь врежетесь!»

— Даже не знаю, насколько это удобно, — проговорил стеснительный (вот так сегодня весь день!) Алехандро, но тут подал сонный голос Фарт (все, оказывается, слышал, хотя и дремал) и сказал, что Соня умница и сейчас он сам позвонит дядюшке Го, тот, естественно, согласится (да и согласился, конечно), и вот Фарт уже спит, накрывшись с головой одеялом, а Соня и Александр Сергеевич сидят на кухне, и милая хозяйка обрушивает на голову (такой сильно бьющий в темечко водопадик) кучу сплетен о принцессе Вивиан, ибо ее отчего–то гораздо сильнее задел сегодняшний дневной инцидент, чем самих его участников, так что Александр Лепских как бы продолжает чтение жизнеописания В. Альворадо, вот только написано оно не столь лестно, как то, что напечатано в восьмом номере «Дзаросских леди». Хамка и психопатка, говорит Соня, взбалмошная, невыдержанная бабенка! И продолжает свою характеристику прелестной молодой герцогини, упомянув для начала, что она не пропускает мимо себя ни одного молодого и симпатичного гвардейца, но не это главное, ведь — если верить молве! — то и дочь ее, эта самая Анжелика (Алиса), рождена не от законного когда–то мужа, штабс–капитана Генри Маккоя, а (тут она делает большие глаза, смотрит по сторонам и лишь затем, причем на ухо, шепчет Алехандро) от своего брата, этого смазливого писаки Себастьяна, с которым до сих пор поддерживает связь, ну, вы понимаете, какую?

— Конечно, понимаю, — говорит изумленный Алехандро, ведь ничто в облике самой Вивиан Альворадо не подсказало ему того, что поведала сейчас гостеприимная Соня на маленькой кухоньке уютной квартиры в одном из наиболее тихих районов Элджернона, довольно далеко, между прочим, находящегося от дворца герцогов Альворадо, где спят уже (а отчего бы и нет?) в своих покоях герцогиня Стефания, ее дочь, принцесса Вивиан, и внучка, маленькая Анжелика (Алиса), что же касаются Себастьяна, то гостеприимная Соня все тем же шепотом рассказывает Александру, будто сам Себастьян не родной брат Вивиан, а всего лишь сводный, ибо отцом его действительно был герцог Рикардо, а матерью — одна загадочная дама, имени которой до сих пор никто не знает, и тут Александр Сергеевич чувствует, что крыша у него начинает потихонечку съезжать, то бишь попросту он столь же потихонечку трогается умом, ибо попал, что называется, как кур в ощип (кстати, отчего в детстве Алехандро таинственный считал, что кур попадает не в неведомый ему тогда ощип, а в простые обеденные щи), одно безумие (свое, родное, почти сорок лет пестуемое безумие ненаглядного отечества) сменилось несуразным, разбитным, будто вычитанным из дешевых романов начала века идиотизмом, в котором правят бал (опять же не больше, чем идиома) титулованные особы, связанные между собой, оказывается, кровосмесительной связью, мне бы их проблемы, думает про себя Алехандро Лепских, с умилением поглядывая на Соню и благодаря Бога за то, что таинственному вершителю судеб не приходит в голову закрутить сцену на кухне так, чтобы они с Соней пали (еще можно сказать «впали») в объятия друг друга, этого бы мне еще не хватало, продолжает размышлять Александр Сергеевич, с удовольствием соглашаясь выпить очередную чашечку чая, очень крепкого и очень терпкого на вкус, хотя Соня по–своему прелестна, это тоже надо отметить, думает Алехандро, поднося к губам вместительную фарфоровую чашку, да и хозяйственна, это надо же, так быстро соорудить столь замечательный ужин, да и чай она заваривает отменно, а в этом, надо сказать, г-н Лепских знает толк, недаром еще при своей жизни с Катериной Альфредовной заварка чая всегда была на его совести, но что толку вспоминать о Катерине Альфредовне, навряд ли еще когда они встретятся, чужой мир, думает Алехандро, чужие люди, хотя на самом–то деле ему очень уютно и спокойно в этом чужом мире среди чужих людей, как турист, думает он, попал в неведомые края, в которых тебе ничего не ясно и непонятно, и вот, день за днем, открываешь этот мир, удивительным образом то ли похожий на твой собственный, то ли непохожий, но в этом разве дело — в похожести и в непохожести? Хотя та еще получилась формулировочка, некорректная, как и само, честно говоря, его прибытие сюда — был Дзарос без г-на Лепских, и вот теперь есть Дзарос с г-ном Лепских, хотя какой из них, Дзаросов, более правилен, тот, который «без», или тот, который… тут Александр Сергеевич понимает, что совсем уж запутался в собственных попытках разобраться, что к чему, да и молчит уже так долго, что Соня, наверное, удивляется, ведь она–то продолжает свой рассказ, но о чем конкретно ведет повествование — вновь о Вивиан Альворадо? О Себастьяне? Или уже перешла на собственную семью и лепечет что–то о дядюшке Го, Фартике и прочих, навряд ли существующих на самом деле родственниках, как навряд ли существует сама Соня, да и собственное бытие на этой земле Александр Сергеевич способен подвергнуть сомнению, скорее уж это мираж, дурное отражение в кривоватом зеркале, что висит на одной из стен оставшейся в детстве (там же, где и таинственный кур в обеденных щах) комнаты смеха, четыре стены, четыре вида зеркал, в одном ты длинный и худой, в другом маленький и толстый, в одном ты улыбаешься, в другом — рыдаешь, в одном ты славный и симпатичный бутуз, в другом ты жуток и уродлив, но все эти четыре стены, все эти (восемь, десять, двенадцать, кто больше?) зеркала смеются над тобой, ибо заставляют подумать об одной малюсенькой вещи — а вдруг ты и вправду именно таков, каким видишь сейчас свое отражение, но ведь это означает и то, что мир, расположенный за стенами убогого заведеньица, в которое тебя занесло во время воскресной прогулки по парку, столь же отличен на самом деле от своего воплощения — зримого, осязаемого, воспринимаемого всем твоим естеством (от макушки до пят, от мозжечка до причинного места, от и до), как… Но тут Соня не выдерживает и обращается к Александру Сергеевичу с предложением отправиться на покой, то есть на боковую, то есть бай–бай, то есть сколько можно ходить вокруг да около, надо поскорее развести героев по разным койкам и сделать так, чтобы Алехандро продолжал свои размышления о времени и о себе, об Элджерноне и Дзаросе, только не надо считать, думает он, с восторгом укутываясь в теплое и необыкновенно легкое одеяло (день и на самом деле выдался тяжелым, одна кутерьма с Вивиан Альворадо чего стоит!), что я пытался подыскать себе более легкий и комфортный мир, ничего подобного, я просто хотел отыскать свой мир, но почему Дзарос?