Случайному гостю - [19]

Вздрогнул воздух, среди сырости пронесся ощутимый поток тепла, раздался очень короткий и яростный крик — я обернулся.

Бабушка стояла посреди галерейки и тщательно расправляла перчатку на руке, в дереве перилец ограждения виднелось три крупных светлых царапины, на желтых плитках пола валялась пара перьев Я подошел поближе — попахивало озоном, галки нигде не было видно, внизу, на пятачке внутреннего двора, лежала большая груда каких-то щепок, из темных углов к ней не спеша подходили разномастные кошки.

— Идем, — сказала бабушка, — будь напоготове.

Обратный путь в сторону Целной площади мы проделали в молчании. Я очистил мандарин и съел половинку, вторую отдал бабушке.

— Лесик, никогда не сердись на Гидеона, — вдруг сказала бабушка. — Он стародавний, через то дратуется. «Клошмагик съеден молем» — и то ответ на прозбу! Мою! Хитрус — аматор… Его же, мыслю, все забыли. Одинокость — шлях на бздуры… До того ж он шляпник, то со всей повагой, но чуть варьят[40].

— Так Гидеон, получается, псих! — радостно сказал я и тут же об этом пожалел. Крепкая бабушкина ладонь заехала мне по лбу, я пискнул.

— Никогда! Никогда даже не повторяй такого слова! — сердито проговорила бабушка — Не зобачишь, как по твоему адресу скажут так само. Он шапкаж, то ж варьят — ему, как ни крути, триста лет в обед, и он пережил всех своих. То достатне для поваги. Наш трамвай!

И мы полезли в пятерку.

В принципе бабушка была права — выражение «безумный, как шляпник» имеет под собой реальную основу. Мех или фетр для шляп раньше обрабатывали с помощью ртути, ртутное же отравление совсем не шутка, а необратимое повреждение головного мозга. Соответственно, мастера, делавшие шляпы, страдали судорогами, слабоумием, потерей памяти и галлюцинациями. Психи, одно слово. Мы вышли на рынке. Обтыканный ёлочными базарами, он напоминал лесную крепость.

— Где искать ее, просто не знаю, — сказала отдохнувшая в трамвае бабушка, войдя в ворота. — А лезть на Кайзервальд и не хотелось бы. Давай, Лесик, мы зайдем до закута, посмотри, где Ортимова, чи тутай?

Мы свернули в угол между стеной и забором ёлочного базара, где совсем не было людей, и я посмотрел. Смотреть можно и нужно в воду, ибо она есть начало и конец, рубеж и поводырь. К моим услугам была довольно мутная лужа, рядом с ней расселись надутые воробьи, осторожно макающие носы в стылую воду.

Я захотел увидеть. Глухо, очень-очень далеко прозвенел колокол. Мир окрасился в размыто-красный цвет. По луже прошла волна мелкой ряби — постепенно появилось сперва мутное, затем все более и более четкое изображение: полная женщина за прилавком какого-то рундука, к прилавку время от времени подходят люди; поверхность лужи вдруг вспенилась гигантским пузырем, шибанул пар, запищали ошпаренные воробьи. Бабушка хлопнула в ладоши — все смолкло, лужа, существенно уменьшившись в размерах, затянулась щепками, бумажками и хвоей.

Мы двинулись вдоль рядов. Грузины и гвоздики в ящике со свечками, грузины и аккуратная горка мокрых апельсинов, одинокий грузин и гранаты, являющие миру рубиновые внутренности. Два сумрачных айсора и ящик наверняка отравленных, мистически красивых, душистых яблок по пять рэ за кэгэ. Группа непонятных людей подозрительной наружности, нюхающих огромную дыню.

— Постой, Лесик, возьму сльонзя, — сказала бабушка, подойдя к рядочку, откуда пряно тянуло селёдкой. Она прошлась вдоль ряда и нацелилась на его левый край. Деловито вытирая пальцы, над бочкой стояла полная кареглазая обветренная продавщица, похожая на нерпу — на голове ее красовалась лысоватая цигейковая шапочка, на фуфайку она повязала пуховой платок, а поверх была укутана холщовым лоснящимся передником в пятнах на животе.

— Шесть, — сказала, завидев бабушку, торговка, цепляя рукой в желтой перчатке гладкую и блестящую селедку.

— За шесть штук, сама выберу, — сказала бабушка.

— Не будет, — философски заметила продавщица.

Бабушка заправила прядь волос под берет и сказала:

— Миому полечи, а то сына после армии не женишь.

Продавщица осела лицом, вытаращила и без того выпученные глаза, губы ее несколько раз вздрогнули и, так и не набравшись сил для достойного ответа, вытолкнули наверх сдавленный писк.

— Спокойно, — заметила бабушка. — То все от нервов. Не будь зденервована, и все минует.

— Бери больше, — сказала тетка. Руки ее задрожали, и она уронила свою перчатку в рассол.

— Мне шесть штук, — сказала бабушка. — Жирных. Невеликих. Сама выберу.

Я отвернулся и отошел в соседний ряд.

Ряды с квашеной капустой и аппетитными солеными огурцами, чеснок в банках. Бастионы зеленых помидоров на перевернутых эмалированных крышках поверх ведер. Калина. Румяная от ветра тетка гаркнула над самым моим ухом: «Капустка, недосолена капустка, свижа, с хроном. Давила ногами. Вам додать знизу чи звэрху? Добырайте».

Подошедшая сзади бабушка, задумчиво похрустев капустой, пробурчала:

— Тылко стала и уже — добырайте.

Молочные ряды с штабелями желто-белых ломтей творога, настоящего, ароматного жирного творога с марлевой штриховкой на крохком боку.

— Добрый сыр, — философски произносила в пространство обернутая накрахмаленным фартуком торговка — только звудженый… Хлопчик, — обратилась она ко мне. — А ну скуштуй сыр!