Случайное добро - [16]

— Прибуду… поездом, что ли. Или автобусом. Или что там ходит. Драконы летают?

— Летают, — хохотнул Игнат. — Но все больше мимо. Хотя можно попробовать сбить одного. Или заарканить. Потом прыгнешь вниз, мы поймаем. И от асфальта отскребем, если что.

Александр Игната проигнорировал и обратился к совершенно запутавшейся в невысказанных аргументах Лере:

— Адрес?

Пожав плечами, Лера перевела взгляд на Игната. Тот нахмурился, но ответил:

— Если ничего не поменяется, то будем здесь. Проспект Мира, дом 13, квартира 8. Время прибытия?

— Не знаю. Но это и не важно. Я вас найду. Это ведь город, откуда Элеонора родом, я правильно понимаю? Как его там?

— Да, — ожила Лера. — Да, все верно. Лопухи. Но, Александр, может, не стоит? Я имею в виду…

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. И, поверь, я не жажду класть голову на эшафот. Но… во-первых, ритуал и чертова клятва, на которой ты сама же настояла. Придется тебя охранять по мере сил и возможностей. Во-вторых, я неожиданно выяснил, — тут Александр весело ухмыльнулся, — что мне очень хочется жить. Так странно. Не ожидал.

Лера улыбнулась в ответ:

— Вы много чего не ожидали. Однако получили.

— Это, должен признаться, тяжело. Я отвык. Но…

— Хватит, — вклинился в их воробьиное чириканье Игнат. — Сейчас заклинание…

Он не успел договорить, как отражение в зеркале зарябило и потухло. Лера вновь увидела отражение собственного лица, и была неприятно поражена тем, насколько довольной выглядит. Щеки раскраснелись, глаза блестели, и губы то и дело норовили разъехаться в глупую улыбку. И с чего? С того, что её муженёк проявил некое подобие чувств? С того, что он выглядел куда более молодым и бесшабашным, а главное, доступным, чем до ритуала? С того, что он, несмотря ни на что, собрался приехать? Да, клятва, ритуал и благословение, как он верно заметил, были главным мотивом, но все равно приятно. Прошлое супругов было ужасно, но носиться с обидами вечно было не в Лерином характере. И пусть она не оставила сладкие грезы о мести окончательно, но… все одно было очень приятно. И она улыбалась.

Глава 3. О принципе равновесия

После завтрака Матвея вырвало. Он едва сдерживался до того момента, как захлопнется за матерью дверь. Его даже не хватило на то, чтобы выждать для верности пару-тройку минут — так плохо было. Тошнота не появилась внезапно, нет, она мучила Матвея с той самой минуты, как он спустился вниз и почуял запах свежесваренной овсяной каши. Мать считала, что это самый здоровый завтрак, и вот уже на протяжении двадцати восьми с половиной лет Матвей этим завтраком давился. Сказать матери о том, что он ненавидит овсянку, у него не поворачивался язык.

Вчерашний разговор про самокат закончился быстро — его оборвала Алевтина Григорьевна лично, и взгляд при этом у нее был очень нехороший. Матвей бы насторожился, если бы не был занят вычислением местоположения злодея Михаила по едва проклюнувшимся на небосклоне звездам. И совсем не важно, что этих звезд не было видно из-за потолка. Важно было другое — найти и обезвредить преступника любой ценой!

Ночью Матвей практически не спал, ходил как заведенный из угла в угол, и утро встретил в приподнятом настроении. Полчаса он приводил себя в порядок прежде, чем спуститься вниз и приступить к тайной операции под названием — Матвей очень гордился собственным воображением — «Искоренение зла». Некоторое несоответствие тяжести свершенного Михаилом деяния строгости наказания не смущало Матвея. Откровенно говоря, он об этом и не думал. Он помнил лишь одно — свой двухчасовой позор в школе и слова матери по возвращении домой.

Эти воспоминания жгли огнем, они въелись в память и грызли Матвея. Он старался не думать, но не думать не получалось. Только за одно это злодея Михаила следовало покарать.

А тут еще треклятая овсянка…

Матвей давился каждой ложкой, остро ощущая отвратительный запах и клейкий вкус — точнее отсутствие вкуса, под строгим взглядом матери, не смея даже поморщиться. Он пихал в себя кашу, и это наказание длилось и длилось, казалось, целую вечность и даже больше. Матвей с ужасом представлял себе, что там, в этой липкой овсянке, от его ненависти просто не могли не появиться червяки. Склизкие, белые, рыхлые, они ползали в каше, шевелились, скатывались в комья, попадали в ложку и отправлялись в Матвеев пищевод. И там эти черви продолжали шевелиться, размножаться, вгрызаться, и…

Матвея рвало долго. Но он был этому рад.

Освободив свой организм от захватчиков, он уселся на кровать и принялся усиленно думать. Он думал так и эдак, прикидывал варианты, рассматривал возможности, ломал голову, и мог бы продолжать в том же духе до самого вечера — больно увлекательное занятие оказалось. Правда, о чем именно он так истово размышлял, Матвей сказать бы не смог даже под страхом смертной казни.

Он погрузился в мысли, как иные волшебники — в лабораторные опыты. По самую маковку, безраздельно, отрешившись от окружающего. Тем более неожиданно для него прозвучал мужской голос:

— Ну, привет, друг. Давно не виделись.

Матвей дернулся, вскинул голову и уставился на злодея Михаила, каким-то чудом оказавшегося в спальне. Злодей стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Выражение его лица было немного грустным. Самокат был прислонен рядом. У Матвея задергался глаз.