Случайная женщина - [47]

А за окнами бежали облитые молочно-прозрачным блеском серовато-желтые силуэты домов.

Автомобиль трубил, то обгоняя другие автомобили, то отставая от них.

Раиса Андреевна отрицательно покачала головой. Вероятно, она просто не могла отделаться от собственных черных мыслей. Может быть, она думала о тяжелом прошлом.

— Не надо! — сказал он.

И осторожно прикоснулся к ее пальцам. Она поняла. Ей нравилось, что у него такая же чуткая, понятливая душа. Ей хотелось бы поверить в него. Их плечи осторожно соприкоснулись.

— Конечно, жизнь изломала меня, — жаловался он. — Я никогда не думал, что могу полюбить опять. Нет, я не так сказал. Я скажу лучше, что не думал, что могу вообще полюбить. Любовь до сих пор казалась мне просто нездоровым угаром. Может быть, когда-нибудь я и был способен на другую любовь. Варюша начисто убила во мне эту способность. Но, глядя на вас, я точно вспоминаю что-то, и я благодарен вам за это.

Он целовал ее руки и смотрел в ее лицо. И ему было странно на себя, что он сумел это вдруг так хорошо ей высказать.

— Я думаю о том, — сказала она, — что все хорошее обыкновенно приходит слишком поздно.

Он прочел в ее лице желание быть рассудительной.

— Жизнь не проходит для нас безнаказанно. Отчего мы, люди, мужчины и женщины, никогда не встречаемся друг с другом вовремя?

Теперь в ее лице была брезгливая гримаса. Это относилось к ее прошлому.

— Отчего нельзя сделать так, чтобы душа могла опять вернуться к самой себе? Я не умею это выразить.

Она нервно пожимала его руку, не то отстраняя его от себя, не то желая и вместе боясь его к себе приблизить.

— Вот вы говорите о себе… но я тоже знаю, что я стала просто дурная. Жизнь меня испортила.

Наклонив голову, она плакала.

— У меня нет веры… В этом страшно признаться… Я способна на всякое зло. У меня большая жажда мести. Я знаю, например, что поступаю нечестно по отношению к Вавочке, но я ее почему-то ненавижу… Я не могу избежать дурных мыслей. Мне несколько раз хотелось уже остановить мотор и попросить вас меня выпустить. Может быть, тогда я бы стала больше себя уважать. Ведь я же все равно вас… тебя люблю. (Она осторожно, точно боясь чего-то, взяла его за руки). Я хочу называть тебя «на ты». Я не понимаю, за что я полюбила тебя с первого же момента… С тех самых пор, как только ты в первый раз… тогда… перешагнул через порог. Я сказала себе: он несчастен. Но ты не заметил меня. Не заметил потому, что не смел никогда ничего во всем мире видеть вокруг себя, кроме Вавочки. Ты был честен. Не так, как другие… И за это я в тысячу раз больше полюбила тебя.

Она вынула слезы из глаз легким прикосновением пальцев. Потом улыбнулась, приблизив к нему лицо.

— Иногда мне хотелось заболеть исключительно для того, чтобы ты приехал к нам… И я иногда болела…

Она смеялась, а он чувствовал, что виноват перед нею.

— И вдруг Александр захотел меня оставить. Тогда я сказала себе: я пойду к «нему». О, этот мой визит!..

Она болезненно сдвинула брови.

— Ты причинил мне столько боли, мой дорогой… Ты не хотел, чтобы я вошла в твою жизнь. Да?

— Да, я не хотел этого, — сказал Петровский строго.

Она помолчала. Он видел сейчас только ее блестящие глаза.

— Вот видишь, я решила добиться тебя… Я согласилась на унижения и на явную подлость. И когда я теперь, неожиданно так скоро, сижу здесь вместе с тобою, я вдруг чувствую, что не могу ничем загладить ни этого унижения, ни этой подлости. Ты понимаешь меня? Может быть, было бы лучше и для меня и для тебя, если бы все это было гораздо более элементарно. Я бы пришла к тебе, потом мы поехали бы даже на Острова, и все было бы попросту и мило. Ведь ты все равно бы и такую меня целовал. Не правда ли?

Она жадно надвинулась на него. Он почувствовал ее дыхание и холод ее губ. Неуловимая черточка чуть исказилась в ее лице.

— Я хочу, чтобы ты меня сегодня целовал такою, какая я есть. Я хочу, чтобы ты принял меня такою злою и испорченною, какою видишь сейчас.

Стуча, остановился мотор. Шофер медленно и осторожно повернул голову.

— Ехать на Острова?

Они стояли на набережной, которая казалась пустынной. В тусклом золоте ночной зари туманно вставал отдаленный и враждебный силуэт Петропавловской крепости.

Раиса крикнула:

— Ну, конечно же!..

Она оглядывалась.

— Как очаровательно. Ты знаешь, мне все кажется, что мы все тени. Только тени. Как странно, что мы, люди, вообще считаем себя чем-то. Но в такую ночь, как вот сейчас, начинаешь так ясно, так ясно понимать, что мы только тени. Вот сейчас — мы, и нам кажется, что мы все так ясно, так ясно видим вокруг себя. Но ведь и до нас… был кто-то еще… Много, много людей, и им казалось то же… Я не умею выразить… У меня вышло чересчур избито. Но это так. В обыкновенные мгновения этого только как-то не замечаешь.

Она смотрела на Петровского расширенными глазами.

Равнодушно гукая, мчались и мчались автомобили. Машина вновь застучала и стала заворачивать на мост. Припав к окну, Раиса жадно смотрела на воду, казавшуюся вторым разлившимся небом. В ее высокой прическе и такой же непропорционально-высокой талии было что-то старинное. И было странно видеть ее, припавшею к окну элегантного автомобиля. Вспоминались очаровательные, навсегда исчезнувшие женщины старинных художников.