Случай на Прорве - [8]

— Тут я ничего сказать не могу. В нарядах никогда не разбирался. По молодости еще нравилось, когда Маша моя цветастое что-нибудь надевала, но уж лет двадцать обращать внимание перестал. Это у моей старухи лучше спросить, по нарядам она у меня мастерица.

— Что же не приехала она сюда вместе с вами?

— Приболела что-то. Волнуется. Беду, говорит, большую чую. С Валюшей нехорошо. Я ее и так и эдак уговариваю — укатила, мол, куда-нибудь со своим муженьком. Она только плачет.

«Вот оно, материнское сердце. Беду своего ребенка куда острей чувствует, чем мы, мужчины», — подумалось Максимову.

— Я должен поговорить с вашей супругой, — сказал он.

— Да уж не беспокойтесь вы, — поежился от неловкости тот. — Зачем время свое занимать? Я и пришел-то просто так, на всякий случай, старуха приказала. Может, дочка уж дома давно, а вы будете ездить, зря время терять.

— Нет, Иван Платонович, придется нам поехать, дело может оказаться намного серьезней, чем вы думаете.

Уловив в голосе следователя какую-то особую нотку, Семкин больше не возражал. На душе моментально стало тревожно. Он понял, что просто так, по пустякам следователь не будет тратить дорогое время, и молча уселся в машину вместе с Максимовым.

Мария Федотовна Семкина оказалась настолько плоха, что Максимов в первый момент пожалел о своем приезде. Она лежала на неразобранной постели и стонала. Вся ее поза, небрежно смятые покрывала и подушки на фоне идеальной чистоты и порядка в доме резко бросались в глаза. Пока нашли ей какое-то успокоительное, сбегали за живущим напротив врачом, прошло не менее часа. Придя в себя, Мария Федотовна недоуменно посмотрела на Максимова.

— Следователь это, Маша, — почти касаясь губами ее уха, произнес Семкин.

— Нет ее, Валюши-то нашей, нет ее больше на свете, — прошептала она. — Сердцем чувствую — нет.

— Да что ты, Маша, глупости все это. Поехала с Костей, наверно, к его родителям в Кострому или к брату в Подмосковье. Поживут и вернутся, — успокаивал Семкин.

— Мария Федотовна, — просительно проговорил Максимов, — не волнуйтесь. Я ведь приехал к вам не потому, что с вашей дочерью случилось что-то. Нет. Порядок у нас такой. Заявление поступило — надо проверять. Вот и все. У вас лично надо кое-что выяснить. Можете вы со мной разговаривать?

Она кивнула головой.

— В какой одежде была Валентина последний раз?

— Юбка на ней была серого габардина, белая шелковая блузка с короткими рукавами, платок на голове с синими цветочками. Брат ей на день рождения в прошлом году подарил. Вот и все.

— А коричневое платье у нее имелось?

— Как же. Коричневое вельветовое. Мы с ней вместе покупали его в универмаге на улице Ленина. Я еще хотела ей зеленое купить, а она выбрала коричневое.

— Где сейчас это платье?

— Должно быть там все, у квартирной хозяйки.

«Не стоит, пожалуй, ее больше беспокоить, — решил Максимов. — А вот на квартиру к Валентине ехать надо быстрей».

Адрес ему был известен, поэтому, предупредив Семкина, чтобы тот не отлучался, Максимов направился к выходу.

Мария Федотовна окликнула его у самого порога. Он остановился.

— Вернись-ка, мил человек. Мне жить, может быть, осталось всего ничего. Послушай, что мать говорит. Если с Валюшей страшное что приключилось, Коську ищите, его рук дело.

Она медленно закрыла глаза. Семкин засопел в углу.

Взгляд Максимова скользнул по покрытой темным лаком деревянной рамке, висевшей над кроватью. Под стеклом вплотную друг к дружке стояли в пять рядов фотографии различных размеров.

В двадцатилетнем молодце, на голове которого ловко сидела заломленная набекрень фуражка с красным околышем, он без труда узнал хозяина квартиры, а в миловидной девушке, с тяжелой русой косой, переброшенной на грудь, Марию Федотовну.

«А вот, наверно, и Валентина», — подумал Максимов, рассматривая изображение босоногой девочки, затем девушки с мечтательным выражением лица и, наконец, миловидной женщины.

Удивительно, но именно такой он и представлял ее себе. Именно такой, хотя та, которую он видел на озере и в морге, казалось, не имела с ней ни малейшего сходства.

Дальше были какие-то незнакомые мужчины и женщины, в одиночку и семьями, видимо, родственники. В предпоследнем ряду Максимов заметил фотографию морячка в полной форме с надвинутой на лоб бескозыркой. Серые глаза смотрели нагловато, с подчеркнутым превосходством. Морячок, видимо, цену себе знал и считал ее немалой.

Чтобы разглядеть получше, пришлось склониться над кроватью. В самом низу фотографии на белой полоске мелкими буквами было написано: «Дорогой Валюше от любящего Константина».

— Давно у вас эта фотография? — поинтересовался Максимов.

— Года четыре. Как Константин демобилизовался с флота. Вернулся, фотография эта у Валюши появилась. Сперва она ее все в книге держала, тайком от нас смотрела, а уж когда поженились, вставили в семейную рамку. Как-никак родственник.

— Более поздних фотографий зятя у вас нет?

— Нет. Эта единственная.

— Тогда разрешите взять ее у вас?

Иван Платонович осторожно снял рамку, вынул из нее фотографию и передал следователю.

7. Дома и на работе

В покосившуюся дверь низенького деревянного дома пришлось стучать довольно долго. Из соседних домов, привлеченные шумом, стали выглядывать любопытные. Потеряв терпение, один из работников милиции направился было к соседям, чтобы выяснить, не знают ли они, где хозяйка, но в это время послышались шаркающие шаги, и дверь открылась. Пахнуло затхлым воздухом.