Случай на Прорве - [54]

Неожиданно им овладело беспокойство. С безразличным видом он прошелся по вагону, незаметно оглядывая пассажиров. Вдруг ему показалось, что сидевший на боковой скамейке крепыш в надвинутой на лоб восьмиклинке подозрительно быстро отвел в сторону глаза. В груди екнуло. С трудом сохраняя независимое спокойствие, Черный прошел в тамбур, закурил. Краем глаза не выпускал парня из поля зрения. Потом тот исчез. Филька почти бегом вернулся назад. Парень был на месте, С двумя мужиками он пристроился за столиком и ловко открыл поллитровку. Услышав, как тот сочно крякнул, Филька облизал пересохшие губы и снова ушел в тамбур. За окошком посерело. Поезд нырнул в знакомую ложбину и вскоре замедлил ход. Приближалась станция. Проводник открыл дверь.

— Будь здоров, кацо. На обратном пути проверю, — пообещал Филька и спрыгнул, не дожидаясь остановки.

Затем он быстро сбежал с насыпи, нырнул в небольшой ров, выбрался наверх и затаился на пригорке в низкорослом, но густом кустарнике. Поезд стоял минуты две. Кроме нескольких старух и женщин с ребенком из него вышел коренастый мужик средних лет с плетеной кошелкой да два жиденьких фраера. Коренастый, не оглядываясь, деловито запылил кирзой по проселочной дороге. Фраера двинулись в сторону поселка, вяло переругиваясь. Филька посидел в кустах еще с полчаса, покурил в рукав. Ничего подозрительного. Только после этого двинулся по знакомой тропинке в поселок.

Темнота загустела. Ноги утопали в мягкой траве. В поселке в основном обитали дачники, поэтому дома порядочно отстояли друг от друга, разделенные солидными садами и огородами. Нужный дом, в отличие от других, не скрывался за забором, а был огорожен невысокой металлической сеткой. В окружении густой зелени он выглядел теремком с красивыми резными наличниками на окнах.

Постучал несмело — мякотью пальцев. Минуту обождал и отстукал дробь ногтями.

— Кто там? — послышался вскоре надтреснутый старческий голос.

— Это я, Черный, — выдохнул Филька в щель, едва улавливая знакомые интонации.

Стукнула щеколда. Внутрь пришлось входить в полной темноте.

— Проходи, милок, проходи, — раздался тот же голос, — не споткнись. Уж прости, ради бога, что темно, лампочки ныне, как спички, сгорают — не напасешься.

Они вошли в комнату, освещенную мягким светом настольной лампы.

— По делу я, Плотник, — переминался у порога Филька.

Нижний свет отбрасывал на лоб хозяина треугольные тени мохнатых бровей.

— Садись, садись, голубь, дела потом, пропусти рюмочку с дороги, — он стряхнул со стола невидимые крошки. — Вот коньяком с рябинкой побалуйся.

Золотистая жидкость маслянисто заструилась в фужер. Филька, чертыхаясь в душе, но не подавая вида, проглотил эту дрянь и конфеткой какой-то закусил.

— Уж не обессудь, Филимон, угощать особо нечем, все сбережения спустил столичному дантисту, — изо рта хозяина блеснул желтый зайчик. — Как липку ободрал старика, шельмец.

«Ну и жмот, черт старый, — презрительно подумал Филька, — добра у тебя хватит половине Москвы зубы вставить».

Сам между тем доверчиво кивал каждому слову.

— С чем приехал? — голос Плотника внезапно затвердел.

Филька вскочил.

— Мать Беды приезжала, записку тебе передала. Вот она, — положил листок на стол.

Плотник мельком скользнул по ней взглядом. Тон его снова стал елейным:

— Говорил я тебе, Филя, не трогай меня, пока сам не скажу. Чего же не послушался, сынок?

— Я думал… считал… — залепетал тот, побледнев, — важно тебе это, не зря ж Беда пишет.

— Панику разводит Беда, сынок, панику, отвык от жизни-то людской за столько времени. Вот и кажется ему горошина тыквой. Ну, да ладно, Филя, обойдется.

Он бросил взгляд за окно в уже темную густоту зелени.

— Ты не бойся, Плотник, меня не пасли, я знаешь как шел, — стал оправдываться Черный.

Сбиваясь и перескакивая с одного на другое, он рассказал о своем путешествии.

— Да я и не боюсь, сынок, чего мне бояться на старости лет. Пропусти-ка лучше еще рюмочку да и уходи с богом. У меня больше не появляйся. Сам потом весточку подам. Да не сюда, — остановил он его, — выйдешь лучше через подпол. У меня оттуда лаз в сад выходит. От прежнего хозяина остался, легче ему было ящики с яблоками в подвал затаскивать. Там выскочишь, а затем через переулок до остановки доберешься. Только осматривайся все же.

Филька, чертыхаясь в душе, пошел за ним.

«Трусишь, старый хрен, — ругался он про себя, — а я из-за тебя должен по подвалам отираться. Ведь не привел хвоста, точно знаю».

Спустились в обширный подпол. Колеблющееся пламя свечи выхватывало из темноты то какие-то полки, то пузатые бочки с проржавевшими обручами. Пахло плесенью.

— Куда теперь? — спросил Филька, озираясь по сторонам.

— Туда, туда, — Плотник неопределенно махнул свечкой, и в тот же момент в глазах у Фильки вспыхнули радужные искры. На мгновение ему показалось, что это взорвалось разноцветными брызгами желтое пламя свечи. Боли он почти не почувствовал, просто в левую сторону груди вошла страшная тяжесть. Она не позволила даже сделать следующего вздоха. — Вот так-то, Филя, — бормотал Плотник, оттаскивая тело в сторону, — говорил ведь тебе: не трогай меня, покуда не позову, не послушался, сам виноват. Жаль, в другой раз умнее не станешь.