Слой - [6]

— И не думай даже, — сказал Кротов. — Дохлый номер.

Шары стояли вдоль борта справа. Надо было бить или с левой руки, или из-за спины, что делало комбинацию практически невыполнимой. К тому же удар здесь не годился, следовало коротко и сильно катануть шары, подкрутив крайний «от себя», чтобы потом, раскрутившись по ходу, этот последний шар задавил, затолкал два первых в лузу.

Лузгин глянул на свою полку. Шесть. Еще два — и партия. Он было решил вначале выпить, но красота и наглость предстоящего удара были восхитительны, и Лузгин плавно перевел кий за спину, откинулся корпусом назад, навис над столом и почти интуитивно сделал движение правой кистью.

Два шара вошли в лузу, третий покрутился над сетчатым обрывом и замер на краю. Лузгин легонько толкнул бедром стол, и шар упал.

— Ну тебя на хрен, — сказал Кротов. — Еще один пузырь с меня.

«Мартель» в баре стоил столько, сколько стоила поездка за ним в Париж, поэтому взяли «Метаксу», греческое бренди с золотистой этикеткой, заедали его шоколадом. Сыграли еще партии четыре или пять — Лузгин не помнил, потому что пришел от выпитого в свое привычное состояние, когда кажется, что ты от каждой новой рюмки не пьянеешь, а трезвеешь, а потом неожиданно находишь себя лежащим на ковре. Выиграть ему удалось еще один лишь раз, Кротов оправился от первого разгрома и снова клал свои прямые, как гвозди в гроб вколачивал. Лузгин вспомнил это сравнение, когда Кротов к полуночи привез его домой, и пока он, качаясь и сопя, снимал свои новые тесные ботинки в прихожей, жена молча смотрела на его страдания, потом сказала бармалейским голосом: Пока ты пьянствовал, тебя все обыскались.

— Какого черта, — вяло огрызнулся Лузгин.

— Звонила Света, — сказала жена и снова замолчала, вытягивая из Лузгина вопрос.

Он закончил битву с башмаками, промочил носки в лужице натекшей с обуви грязной уличной жижи и выдохнул:

— Ну?

— Сегодня вечером погиб Саша.

Не первый раз Лузгин поймал себя на мысли, что он патологическим образом всегда готов к плохому и даже страшному. Так было, когда на Севере в авиакатастрофе погиб брат, ему позвонили на студию из управления гражданской авиации, говорил сам начальник что-то насчет судьбы и мужества, а он чувствовал, что — сейчас, и начальник сказал, что его брат разбился, сомнений, к сожалению, нет, и Лузгин сказал: «Спасибо», — и положил трубку. Потом он поехал к маме, и мерзкая всегдашняя привычка анализировать происходящее подсказала ему, что сообщить об этом маме будет страшнее, чем было узнать самому.

Вот и сейчас, глядя на узкие, сжатые губы жены, Лузгин не охнул, не сматерился, прошел в мокрых носках на кухню, выпил воды из кувшина, закурил, сел и механически спросил:

— Как?

— Сбила машина. Водитель не виноват.

— Сашка выпивши был?

— Как всегда. Вот и ты когда-нибудь…

Лузгин чуть не завелся от этой фразы, даже встал с табуретки, двинулся к жене и увидел в темных глазах слезы и отчаянье. Ему стало одновременно противно и жалко жену, немолодую и отчаянно молодящуюся; Лузгин знал, что именно он превратил юную спортсменку-хохотушку, сверкавшую гладкими коленками на гимнастическом паркете, в эту недобрую и мелочную женщину. Он обнял жену, и та расплакалась в голос, вздрагивая всем худым телом своим в холодных лузгинских руках.

— Где он?

— Кто?

— Где он сейчас? Дома, в морге?

— Я не знаю…

— Вечно ты ни хрена не знаешь!

Лузгин отстранил жену, прошел в темную комнату к телефону. Снял трубку и замер, потому что не помнил сашкин номер телефона, и в этом был большой стыд. Жена помнила все, но спрашивать у нее было унизительно. Лузгин потряс головой, потер ладонями виски и со второго раза набрал Сашкин номер правильно.

Были долгие гудки, затем щелчок снимаемой трубки и мужской голос:

— Говорите.

Слово и голос подсказали Лузгину, что это был Валерка Северцев, еще один из их старой школьной компании, в которой теперь осталось только трое.

— Это я, — сказал Лузгин. — Привет, Валерка. Что случилось?

— Сашки нет.

— Я знаю. Жена сказала. Едреная же мать, а? Что за жизнь размудовская!..

— Ты пьяный вроде? — спросил Валерка.

— Нормально. Чуток. Не бери в голову.

— Приехать можешь?

— А он где?

— Кто?

— Да Сашка, всех вас тудыть! — закричал в трубку Лузгин, и жена за спиной сказала ровно: «Не матерись!».

— Он в морге на Котовского.

— Были там?

— Нет еще. Приезжали из милиции, привезли Сашкины документы. По паспорту адрес нашли. Сказали Светке, что сбит машиной, лежит на Котовского.

— В больницу что, не возили?

— Нечего было возить.

Лузгин замолчал, собираясь с мыслями. Почувствовал, как голова наливается болью, кровь давит изнутри на глаза и виски, в ушах нарастал серый шум.

— Ой, Вовочка! — ворвался в трубку голос плачущей Светки. — Привези мне его, пожалуйста! Привези мне его, Вовочка, я не хочу, чтобы он там лежал, один… Привези мне его!.. А-а-а…

— Спокойно, мать, — сказал Лузгин. — Все сделаем. А ты сядь и не дергайся. Дай мне Валерку.

Не в первый раз попадая в такую ситуацию, Лузгин знал, что сопли и вопли здесь делу не помогут, и если сейчас он начнет сочувствовать Светлане и говорить скорбные никчемушности, то и вовсе загонит ее в истерику, от которой проку никому — ни ей, ни Сашке, ни всем остальным.