Слой - [58]
В свой банк он вернулся в отвратном настроении и запретил охранникам и секретарше пускать к нему просителей впредь до нового распоряжения, которого, естественно, не последовало. Его пытались ловить у парадных банковских дверей; тогда он стал входить и выходить задворками, через гараж, и спустя два месяца осада спала. В городе поняли, что Кротов «скурвился», «больше не даёт».
Все это вспомнилось Кротову сейчас, на Сашкиных поминках, потому что там, на стариковском обеде в столовой, тоже подавали куриный суп-лапшу из соображений «диетизма». И еще он увидел здесь, на поминках, откровенно голодных и бедных людей, пришедших сюда поесть и немного выпить задаром. Он заметил, как бывшая редакторша областного радио, явившаяся с мужем, заворачивала в салфетки и прятала в сумку куски рыбного пирога и бутерброды с колбасой.
Общий поминочный стол уже не был заполнен и на четверть. В голове длинного стола тихо чернели одеждами родственники, на дальнем конце гремела бутылками братия, дымила сигаретами. Местные работницы убирали со стола лишнее. Лузгин и Северцев с Комиссаровым сидели в середине — двое против одного. Кротов подсел к Комиссарову, поискал глазами нетронутый стакан с компотом.
— Возьми мой, — сказал Славка Комиссаров.
У дальнего края стола он увидел Епифанова в костюме и при галстуке, нелепого в своей строгости среди разномастной богемной шпаны, уже превратившей поминки в заурядную пьянку с выяснением отношений и слюнявыми брудершафтами. Кротов поманил Епифанова, кивнув на место рядом с собой, и тот с готовностью поднялся, взял с буфетной стойки чистый стакан.
Когда Епифанов сел рядом, Кротов плеснул всем в стаканы водки, немного налил и себе.
— Выпьем за дружбу, — сказал он. — Все остальное — херня поганая.
— Кротяра, — всхлипнул Лузгин. — Я тебя люблю, Кротяра, хоть ты и собака изрядная.
— Надо чаще встречаться, мужики! — сказал Валерка Северцев.
— Ты, дед, молчи, — оборвал его Лузгин. — Тебя вообще из дома хрен вытащишь.
— За дружбу, — сказал Комиссаров. — За это, вроде, и чокнуться не грех.
— На поминках не чокаются, — поправил его Северцев, на что Лузгин сказал с пьяной категоричностью:
— За живых можно. Однозначно!
Они чокнулись и выпили стоя вместе с Епифановым. Позади Володьки и Валерки появилась Светлана, обняла их за плечи, сблизив головы.
— Как все закончится, поедем ко мне.
— Света, зачем? — сказал Кротов. — Вам надо отдохнуть. По-моему, все хорошо и так.
— Все очень хорошо, мальчики, вы все прекрасно сделали, я вам так благодарна. Если б у Сашки не было таких друзей…
Она заплакала, и привалившийся к ней щекой Лузгин заплакал тоже, и Северцев тыкал им в глаза своим платком.
Подобрав мизинцем с подглазья потекшие капельки туши, Светлана сказала:
— Нет, мальчики, вы все поедете ко мне. Ваши девочки уже там, все готовят.
Только сейчас Кротов заметил, что в зале нет их жен, нет и Сашкиных маленьких сыновей: слава богу, догадались увезти вовремя, пока народ не перепился.
— Я их на своей машине отправил, — сказал Епифанов. — Сейчас вернется — поедем и мы.
— А как же эти? — спросил Кротов, кивая на дальний конец стола. — Их же не выгонишь, пока водка не кончится.
— И не надо, — сказал Епифанов. — С персоналом я договорился, еще час-полтора согласны подождать. Двух своих парней я здесь оставлю дежурить. Колеса будут, кого надо — развезут.
Епифанов щелкнул в воздухе пальцами и к нему подошли двое крепких парней с отстраненно-серьезными лицами, в костюмах и темных рубашках. Епифанов, прикрыв губы ладонью, что-то сказал им коротко, парни кивнули, один из них усмехнулся и легонько стукнул кулаком в ладонь. И от этого жеста, от недавнего щелканья пальцами Епифанов вдруг стал неприятен Кротову, но, справедливости ради, он еще раз отметил епифановскую организованность и предусмотрительность.
— Только, бля, без рук, мужики, — грубым голосом сказал Лузгин. — Это наши друзья, запомните, на хер. Узнаю, что тронули кого… Дай телефон! — неожиданно заорал он на Кротова.
— Это еще зачем?
— Дай телефон, собака! Я щас ОМОН вызову.
— Ты что, сдурел! — сказала Светлана.
— Дай телефон, Кротяра! Щас мы этих псов гонять будем. Ишь ты, кулачками поигрывают, на хер!.. Щас вам небо в овчинку покажется!..
Лузгин задергался на стуле. Светлана обхватила его за шею, пытаясь удержать на месте.
Насчет ОМОНа Лузгин отнюдь не красовался. Как-то раз на скучной ночной пьянке он в третьем часу позвонил в штаб и приехали две машины с автоматчиками, и они до утра катались по городу, распивая из горла шампанское. Молодые омоновцы с глупой восторженностью созерцали кумирово буйство и не давали ему выпрыгивать на ходу и стрелять по уличным фонарям из автомата.
— Все, уходим, — скомандовал Кротов. — Володька, уймись.
— Светка, я тебя люблю, — навзрыд сказал Лузгин. — И Сашку люблю. А тебя, сука, не люблю.
— Извини нас, — сказал Кротов Епифанову. — Нервы подводят человека. А ты молодец, я тебе благодарен.
— Все будет в порядке, — спокойным голосом ответил Епифанов. — Никаких обид, я понимаю: друга потеряли…
— Ты ни хрена не понимаешь, — сказал Лузгин. — И никогда не поймешь.
— Вова, заткнись! — Кротову стала надоедать эта мелодрама. — Утри сопли и собирайся.
После распада России журналист Владимир Лузгин, хорошо знакомый читателю по трилогии «Слой», оказывается в Западносибирской зоне коллективной ответственности. Ее контролируют войска ООН. Чеченские моджахеды воюют против ооновцев. Сибирские мятежники — против чеченцев, ооновцев и федералов. В благополучной Москве никто даже не подозревает об истинном положении вещей. В этой гражданской смуте пытается разобраться Лузгин, волею журналистской судьбы оказавшийся в зоне боевых действий. Помалу он поневоле начинает сочувствовать тем, кого еще недавно считал врагом.Присущие авторуострое чувство современности, жесткий и трезвый взгляд роднят остросюжетный роман Виктора Строгалыцикова с антиутопиями Джорджа Оруэлла и Олдоса Хаксли.
Пожалуй, каждый, кто служил в армии, скажет, что роман Виктора Строгальщикова автобиографичен – очень уж незаемными, узнаваемыми, личными подробностями «тягот и лишений воинской службы» (цитата из Строевого устава) наполнена каждая страница этого солдатского монолога. Но в частной судьбе ефрейтора Кротова удивительным образом прочитывается и биография всей распавшейся страны, которой он сорок лет назад служил далеко за ее границами, и судьба ее армии. И главное, причины того, почему все попытки реформировать армию встречают по сей день такое ожесточенное сопротивление.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Полная версия нового романа Букеровского номинанта, победителя Первого открытого литературного конкурса «Российский сюжет».Главный герой, знакомый читателям по предыдущим книгам журналист Лузгин, волею прихоти и обстоятельств вначале попадает на мятежный юг Сибири, а затем в один из вполне узнаваемых северных городов, где добываемая нефть пахнет не только огромными деньгами, но и смертью, и предательством.Как жить и поступать не самому плохому человеку, если он начал понимать, что знает «слишком много»?Некие фантастические допущения, которые позволяет себе автор, совсем не кажутся таковыми в свете последних мировых и российских событий и лишь оттеняют предельную реалистичность книги, чью первую часть, публиковавшуюся ранее, пресса уже нарекла «энциклопедией русских страхов».
В последнем романе трилогии читатели вновь встретятся с полюбившимися героями – Лузгиным, Кротовым, Снисаренко... События происходят сегодня. Они узнаваемы. Но не только на этом держится нить повествования автора.Для массового читателя.
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.