Слой 3 - [30]

– Ненависти к врагам? – хмыкнул Лузгин. – Да еще и священной? Опять масонский заговор мерещится?

– Если вас пугает слово «масонский», я его снимаю. Но заговор реально существует. Вы читали последнюю книгу Бжезинского?

– В оригинале? – снова ухмыльнулся Лузгин.

– Почему? Она вышла на русском.

– Не читал.

– Я читал, – сказал Слесаренко.

– Тогда вы помните: Бжезинский пишет прямо: Россию следует разделить на три «республики» – Дальневосточную, Сибирскую и... то, что останется вокруг Москвы. Дальний Восток отходит китайцам и японцам, от Москвы до Урала

– Европе, а сибирскую часть прибирает к рукам Америка.

– Ну если так, я спокоен, – Лузгин черпанул из тарелки и принялся жевать. – Американцы – это еще куда ни шло, – произнес он с набитым ртом, намеренно опошляя ситуацию. – Все лучше, чем эти узкоглазые.

– Давайте-ка обедать, – примирительно произнес Слесаренко и, когда депутат с обиженным видом принялся за гуляш, добавил персонально Лузги ну: – Я действительно читал эту книгу. Бжезинский пишет не о прямых территориальных захватах, а о разделе сфер влияния. Но единой целостной России в его планах места нет, это правда. Некая конфедерация...

– То есть гибель России! – сквозь гуляш прошептал Харитонов.

– В определенном смысле – да, – согласился Слесаренко и потянулся за хлебом. – У вас хороший контакт с Луньковым?

Харитонов сглотнул и задумался.

– Не по всем вопросам. Но что касается целостности России – он полностью на нашей стороне.

– Можно подумать, – сказал Лузгин, – что кто-то из госдумовских депутатов рискнет публично высказать противное. Тут все на «вашей» стороне. Даже я, хотя и не коммунист, и даже не депутат.

– Вы в Москву в ближайшие дни не собираетесь?

– Надо бы, да повода нет. И денег... С командировочными в областной Думе сами знаете как...

– Этот вопрос мы решим. И еще: Райков Геннадий Иванович. Он ведь ваш... то есть наш, «южный» депутат. Как с ним?

– Полный контакт. Райков – член думского комитета по безопасности. Позиция комитета всем хорошо известна.

– А Луньков?

– Он – в комитете по местному самоуправлению.

– Тоже важно, – кивнул Слесаренко. – Ну все, давайте доедать.

– А я уже, – весело сказал Лузгин.

Галстук на шее Слесаренко немного съехал в сторону, и в створе расстегнутого пиджака, средь пуговиц натянутой рубашки, виднелся слесаренковский серый живот. «Странно, – подумал Лузгин, – люди обычно от горя и стресса худеют, а этот – наоборот. Надо бы подсказать тихонечко, чтобы купил новые рубашки. Или не надо? Есть в этом голом пузе некая сермяга...». Он проглотил компот, удерживая верхней губой фруктовую слякоть.

– Мне пора. Приятного вам аппетита. И доброй дороги уважаемому депутату.

Харитонов кивнул, продолжая жевать, и прикнопил пальцем воротник рубашки. Слесаренко разрешительно двинул бровями. «Смешно на вас глядеть, господа начальники...».

С милицейского поста у входа в мэрию он позвонил на телестудию и еще минут десять курил у крыльца, ожидая машину. Когда подкатил знакомый «мицубиси», он бодрячком пырнул в салон и не увидел Анны. Вместо нее на правом переднем сиденье торчал столбиком репортер Мальцев – нахмуренный пацан в неподвластном погоде и времени черном костюме.

– Где венок? – спросил Лузгин.

Какой венок? – еще больше нахмурился Мальцев.

– Проехали...

Он расстроился, что не было Анны. И не только потому, что как репортер мальчик Мальцев был на разряд слабее Лялиной. С некоторых пор он почти физически ощущал ее присутствие или отсутствие. Когда однажды Анна уехала в Сургут на какой-то короткий семинар – рано утром туда, вечером обратно, – а Лузгин проснулся, как обычно, в начале восьмого и, еще не открывая глаз, как-то сразу безошибочно понял, что ее уже нет, уехала. Нет ни здесь, ни дома, ни на улице, нигде в этом пустом и ненужном городе. А он-то думал, что давно уже забыл, как это бывает. И до позднего вечера он маялся душившей сердце пустотой, бродил по номеру, боясь обжечься телефонной трубкой, пока не почувствовал вдруг: здесь, приехала. Настукал номер и услышал голос: «Да, только вошла, да, конечно...».

Поначалу ему очень не нравилась ее фамилия – какая-то кукольная, пошло-жеманная; в общем, фифочная: «Ля-ли-на». Звучало как пресловутая строчка «Ля-ля-фа» из шлягера нимфетки-девочки Варум. Но со временем карамельная музыка глупеньких нот перестала его раздражать, и он прислушался, привык, как привыкают к колокольному «динь-дону» электронного наддверного звонка.

«Твоя Лялина...».

На рельсы они приехали вовремя.

– Снимать все подряд, что бы ни случилось, – сказал Лузгин репортеру в черном, когда вылезли из машины на песок. – Если камеру разобьют, купим новую. Если голову – тоже.

Мальчик Мальцев сделал мужественное лицо и командирски махнул оператору.

– Эй! – крикнул Лузгин ему вслед, и репортер обернулся. – Насчет камеры я пошутил.

Возле насыпи стояли два огромных «икаруса», окруженные толпой; доносился тревожащий гул голосов, прорезаемый бабьими выкриками. Лузгин потоптался у машины, прикуривая и глядя на горизонт, и пошел по песку в нарастающий шум – надо видеть, такая работа. Было ясно: с вокзала на автобусах прибыли отпускники увещевать и давить пикетчиков.