Слово солдата - [14]

Две такие попытки за время пути уже были, нам пришлось применять оружие, но, к счастью, обошлось без крови.

С немцем Иваном мы познакомились в начале пути. Колонна военнопленных сформировалась в каком-то небольшом венгерском городишке, где находился временный лагерь для тех, кто сдался нашим наступающим частям или был выловлен в прифронтовых лесах. Набралось пленных немало. Нам, небольшой команде молодых солдат во главе с лейтенантом Аверьяновым, приказали отконвоировать двухтысячную колонну в Молдавию, в город Бельцы, в большой пересыльный лагерь. Привести всех в целости и сохранности. Всех до единого! Сдать большой запечатанный конверт в штаб лагеря и возвращаться в свою часть, которая с боями шла по венгерской равнине.

Когда пленные получили у наших фронтовых интендантов по солдатской норме сухой паек на всю дорогу и колонна готова была тронуться в путь, незнакомый пожилой полковник с усталым серым лицом подвел к нам высокого худого немца в помятой солдатской форме без погон.

— Это будет ваш переводчик. Тоже военнопленный. Входит в общий счет.

Пленный, видимо, не очень тяготился своим положением. Лихо стукнув каблуками тяжелых кованых сапог, он всем поочередно протянул руку и смешной скороговоркой представился:

— Я есть Иоганн Фишер. Рабочий из Гамбурга. Гитлер капут! Рот фронт! Иоганн по-русски — значит Иван. Я есть Иван…

Полковник молча улыбался.

— Ну вот и хорошо, познакомились. А теперь отойдем в сторону, посоветуемся.

Откровенно говоря, нам не очень-то нравилось это неожиданное задание командования. Черт его знает, как поведут себя пленные в пути, что у них на уме. А ведь будут и ночи, и леса. Их две тысячи, а нас двадцать… Потом — почему такая разношерстная колонна? Тут и офицеры, даже старшие среди них есть. Большинство — немцы. Но имеются и мадьяры, более роты. А замыкают колонну полтора десятка румын. Обыкновенные сельчане: в домотканых свитках, постолах и высоких бараньих шапках или мятых засаленных суконных шляпах. Среди румын лишь один был в военной форме без погон — щуплый темноволосый парень в щегольском галифе и разноцветных обмотках на тонких ногах.

Полковник, словно догадываясь о наших сомнениях, начал с главного:

— За побеги особенно не волнуйтесь. Это вам не сорок первый. Вон слышали, как Иван-Иоганн запел: «Рот фронт! Гитлер капут!» Рабочий из Гамбурга, видите ли. Но ухо держите востро. Известно, что есть тут среди них и эсэсовцы, и, наверняка, гестаповцы. Поди разберись. Некогда, да и не наше дело. В тылу разберутся. С оружием обращайтесь осторожно. Пускайте в дело только в крайнем случае. И запомните: ваша задача — доставить в лагерь всех. Никого не обижать. Не велика честь обидеть безоружного…

О румынах полковник сказал отдельно:

— Этих захватили в лесах вместе с немцами. Говорят — забрали насильно, были повозочными. Фашисты их не отпускали, по какой-то причине водили с собой, хотя и повозок, и лошадей давно уже не было. Документов, разумеется, никаких. Кто их разберет? Уверен, в Бельцах наведут справки, разберутся и отпустят по домам. Ну, трогайте…

За дорогу выработался наиболее удобный ритм движения, устоялся свой порядок и все шло сравнительно благополучно. В самой голове колонны молча, размеренно вышагивали офицеры. Они никогда не переговаривались между собой, не менялось выражение их лиц и, казалось, глаза, не мигая, остекленело смотрят куда-то вдаль, в одну точку.

Мой земляк и одногодок Федор Луценко, большой охотник пофилософствовать и посудачить по любому поводу, подолгу молча и незаметно наблюдал за ними.

— Думают господа офицеры. Кончилась коту масленица. Капут райской жизни и розовым мечтам. Владыки мира, мать вашу…

Федор зло щурит серые в крапинку глаза, рыжеватое, усыпанное темными конопатинами лицо заметно мрачнеет.

— Вот посмотрите — в первой шеренге, второй слева. Мордастый такой… Подбородок, как у бульдога. На мундире темнеют пятна от наград. О чем задумался? Может, вспоминает, как вешал наших? Как стрелял в затылок детям? А может, жалеет, что не успел с Федьки Луценка содрать три шкуры или запороть до смерти?

Сержант Евгений Игнатовский широко смеется:

— Что ему думать? Небось рад, что жив остался.

— Рад-то рад, да ведь остался у разбитого корыта, — вмешивается обычно молчаливый и застенчивый Володя Янчук. — То был царь и бог, рабы ему прислуживали, а теперь самому надо будет на хлеб зарабатывать, если помилуют.

Основная масса колонны — солдаты. Не трудно было заметить, что они рады плену, рады тому, что с каждым днем все дальше уходят от войны и, вполне понятно, все больше появляется шансов когда-нибудь вернуться домой. В строю они о чем-то шептались, спорили, на привалах рассаживались группами, и разговор продолжался. Думают солдаты…

За немцами, почти в самом хвосте, шла рота мадьяр. Вел роту невысокий, аккуратно одетый унтер. Удивляли мадьяры строгой дисциплиной, выправкой и какой-то внутренней собранностью. Все они были подтянуты, аккуратно заправлены, и не было случая, чтобы кто-нибудь хотя бы на шаг отошел от строя или сделал что-нибудь без разрешения старшего.

Уже на второй день пути мадьяры и напугали нас, и рассмешили. Где-то около полудня, когда солнце, казалось, расплавило серое небо, колонна начала растягиваться, движение замедлилось. Вдруг в строю мадьяр послышался приглушенный вскрик, и в тот же миг гулко ударил тяжелый солдатский шаг. Рота зашагала строевым. Мы невольно схватились за оружие, а унтер поднял руку, озорно сверкнул глазами: