Слово о сыновьях - [22]

— Вольга, Вольга, матка…

Или, увидев кого-нибудь из нас, кричали:

— Россия капут! Берлин — Владивосток! Хайль Гитлер!

Как только немцы заняли город, они стали выгонять население на ремонт моста, взорванного отступающими частями Красной Армии.

Я пришла с лопатой и, увидев, как немцы с криком и руганью заставляют жителей носить землю, камни, поваленные деревья, невольно остановилась. Работать на врага? Эта мысль обожгла мое сознание. Может быть, только вчера по этому мосту проходили мои сыновья, а потом взорвали его, чтобы задержать врага. И вот я своими руками должна восстановить мост, чтобы по нему хлынули фашистские машины. Нет, этого никогда не будет!

Стоявший поблизости немецкий часовой прикрикнул на меня:

— Arbeiten![6]— и пригрозил автоматом.

Я взялась за лопату, но как только часовой отвернулся, мы с соседкой бросились бежать за пригорок. К счастью, никто не заметил нашего побега.

Глухая ненависть советских людей к фашистским оккупантам вылилась в открытую месть врагу. Даже свою первую ночь в Краснодоне немцы не смогли провести спокойно.

В комнате наших непрошеных квартирантов шум не прекращался всю ночь. Они громко ругались, в темноте хватали автоматы и выскакивали на улицу. Они боялись малейшего шороха. Неспокойно провели и мы первую ночь под одной крышей с захватчиками. Вскоре по городу разнесся слух, что кто-то хотел взорвать здание треста, в котором расположился немецкий штаб.

Позднее мы узнали, что от Ф. П. Лютикова было получено указание отменить взрыв дирекциона, так как это могло привести к массовому уничтожению населения.

Жизнь в оккупированном городе с каждым днем становилась все труднее.

Чтобы сбить с толку советских людей, немцы пустили в ход самую разнузданную пропаганду. В газетах, по радио и в листовках они уверяли, что Красная Армия разбита, что взяты Ленинград и Москва, и для большей убедительности, печатали фотоснимки, на которых изображались немцы, гуляющие по Красной площади или купающиеся в Неве.

Оккупанты продолжали грабить население. Люди всячески приспосабливались, чтобы как-то прокормить семью. Мы ходили за 10—12 километров от города и на полях собирали колоски пшеницы, ячменя.

Как-то мы вышли совсем рано, еще до восхода солнца. Трава и истоптанные хлеба стояли, усыпанные каплями росы. В воздухе разливалась утренняя прохлада. В тот день нам посчастливилось: мы набрели на просяное поле.

К полудню стало жарко, и мы, уставшие, прилегли отдохнуть на теплую землю, подложив под голову мешки с колосками. Лежа среди неутихающего птичьего гомона и вдыхая запах разогретой солнцем земли, я вспомнила прогулки с детьми в поле. Давно ли это было? Давно ли встречали мы наших освободителей, а осенью провожали сыновей на учебу? Мы так радовались наступившим переменам!..

Высоко в небе послышался знакомый гул самолета. Хотя его не было видно в облаках, это был наш, я не могла ошибиться. Мы уже привыкли по звуку определять: наш или чужой. Гул стих, и вдруг из-за облака, как стая белых голубей, кружась и перевертываясь, полетели… листовки. Они спускались медленно, ветер относил их в сторону, и мы, забыв про мешки, бросились догонять вестников с Большой земли. Я настигла листок, зацепившийся за репейник, и жадно впилась в него глазами.

«Красная Армия просит население сохранить спокойствие. Не верьте лживым немецким сводкам. В боях под Сталинградом враг несет огромные потери и вынужден будет отступить.

Смерть фашистским захватчикам!»

Спрятав листок, я понесла его домой, как самый драгоценный подарок.

А немцы упорно вводили свои порядки. В городе открылась биржа труда. Все население обязано было зарегистрироваться. За уклонение — расстрел.

И здесь оккупанты снова столкнулись с открытой непокорностью советских людей.

Полицейские и агенты гестапо чинили зверские расправы над советскими патриотами. Так, в ночь на 29 сентября 1942 г. без всякого следствия и суда в городском парке были закопаны живыми 32 советских патриота. Они предпочли мученически умереть, но не склонили голову перед врагом: отказались явиться на регистрацию. Шахтеры умирали, как герои, с пением «Интернационала».

Весть о совершенном злодеянии быстро разнеслась по городу. Население тяжело переживало гибель своих земляков. Их подвиг вдохновил на борьбу будущих молодогвардейцев, которые единодушно решили: беспощадно мстить врагу!

НА ПЕРЕПУТЬЕ

Стоял ясный августовский день. Мы только что пообедали. Я мыла на кухне посуду, а муж и его брат сидели на балконе, беседовали. Никто из нас не заметил, как во двор вошли два молодых, очень исхудавших оборванных парня. Их легко можно было принять за нищих, и потому никто не обратил на них особого внимания. Подойдя ближе, один из них с улыбкой посмотрел на Григория Амвросиевича.

— Не узнаешь, что ли, папа? Это же я, Борис.

Муж даже вздрогнул от неожиданности. Они расцеловались, и Григорий Амвросиевич, обняв сына, привел его ко мне.

— Вот, мать, принимай блудного сына.

— Боренька! — вскрикнула я. — Откуда?

Он печально улыбнулся:

— Из окружения, мама… Из-под Харькова… К своим пробираемся.

Гости отмылись, переоделись, побрились и с жадностью набросились на еду.