Слово о сыновьях - [21]

— Спасибо, дед, за хлеб-соль. Теперь можно и в дорогу. Только вот что: у тебя старая, потрепанная одежонка найдется? А то в этом, — Борис кивнул на форменную гимнастерку и галифе, — трудно идти.

— Понимаю, — сказал старик. — Обождите чуток, посмотрю на чердаке. Жинка туда складывала.

Вскоре он принес обоим рваные штаны, рубашки, разбитые ботинки.

— Вот… нашел, — даже смутился старик. — Только тут, кажись, и греха не прикрыть.

— Ничего, сойдет.

Борис и его товарищ быстро переоделись. Свое военное обмундирование и автоматы они зарыли на огороде и попросили старика хранить это в тайне.

— Скоро вернемся, дедушка, заберем свое добро. Ты уж постарайся, сбереги.

— Не сомневайтесь, — заверил старый шахтер и обнял ребят. — Ждать вас будем… Дай вам бог удачи.

Теперь можно было идти и днем и не бояться попасть на глаза немцам.

Узнав, что от станции Миллерово недалеко до Краснодона, Боря уговорил своего спутника зайти к нам.

КРАСНОДОН В ТЕ ДНИ

Немало тревог пришлось пережить нам в Краснодоне. Еще осенью 1941 года, когда немцы бешено рвались к Москве, город стал готовиться к эвакуации.

Однажды утром меня вызвал к себе председатель райпотребсоюза. Вид у него был озабоченный.

— Вот что, Зинаида Трофимовна, — глухо заговорил он. — Надо будет сжечь все архивы и оставить только последние финансовые документы. Может быть, придется оставить город.

Подолгу сидели мы у топившихся печек, сжигая документы. Скорбные, тяжелые мысли не давали покоя. Трудно было примириться с необходимостью оставить город на разграбление врагу. Но мы утешали себя тем, что предстоящая разлука будет временной и короткой.

Положение с каждым днем осложнялось. Уже рассчитали почти всех работников потребсоюза, оставив только меня и Валю Качуру. Все наиболее цепное имущество было уложено в тюки, и мы только ждали приказа выехать из города. Однако этот час оттягивался, и, чтобы понапрасну не терять времени, мы занялись вязкой носков и рукавиц для фронта. Шерсти на складе нашей заготовительной конторы лежало много, и мы были рады случаю пустить ее в дело.

Краснодонские женщины дружно подхватили наш почин, и скоро возникла большая артель вязальщиц. В меру своих сил мы старались помочь родной Красной Армии.

Был ясный осенний день 1941 года. Склонившись над вязанием, мы молчали. Было тихо, только позванивали спицы в руках женщин. Сидевшая рядом со мной Валя Качура, взглянув в окно, радостно вскрикнула:

— Смотрите… Наши возвращаются.

Мы бросились к окнам. Ломая тонкий ледок на лужах, по улице шли красноармейцы. Они шли на запад.

— Чего же мы смотрим? — и, схватив кипу готовых рукавиц, я выбежала на улицу.

По нашей просьбе командир остановил колонну. Бойцы с улыбкой и благодарностью принимали подарки.

— Вовремя, мамаши, догадались, — услышала я чей-то ласковый басок. — Пообносились ребята;..

— Словно по заказу угадали…

— Спасибо вам, — слышалось отовсюду.

Красноармейская часть ушла на запад, круто изменив настроение жителей города. Теперь появилась уверенность, что немцев можно остановить и отбросить.

Распоряжение об эвакуации было отменено.

Зима прошла сравнительно спокойно. Но с наступлением весны Краснодон стали наводнять беженцы. Поползли слухи, что немцы наступают по всему южному фронту, сжигают города и села, истребляют мирное население. Утихшие было разговоры об эвакуации теперь вспыхнули с новой силой. То и дело слышались сильные взрывы: шахтеры выводили из строя шахты, чтобы не оставить их врагу.

А по дороге к Донцу шел нескончаемый поток машин, подвод, ручных тележек, нагруженных домашним скарбом. Только очень немногим посчастливилось перейти Донец. С утра и до поздней ночи немецкие самолеты бомбили реку. Все мосты и переправы были разрушены.

Многие жители Краснодона, убедившись, что перебраться через реку невозможно, возвратились домой. Мы тоже не смогли переправиться.

Все притихли и насторожились в тревожном ожидании.

На всю жизнь запомнилось мне хмурое июльское утро. Погода стояла пасмурная. Низко над землей ползли тяжелые дождевые тучи. Где-то поблизости выпал град. Тянул прохладный ветерок. А в городе было тихо-тихо. И вдруг… На западе зарокотали моторы. Это со станции Верхнедуванной шли к Краснодону немцы. На мотоциклах, бронемашинах, грузовиках они двигались напрямую садами и огородами, сваливая изгороди и подминая под колеса фруктовые деревья.

В наш двор въехала кованая повозка, запряженная парой крупных рабочих лошадей. Из нее спрыгнули несколько немцев в засаленном обмундировании. Они распрягли лошадей и пустили их пастись на наш небольшой огород. За одну ночь огород был вытоптан. Молодую картошку немцы выкопали и съели.

С каждым днем немцев в городе становилось все больше и больше. Они рыскали по домам, отбирали у населения вещи, не брезговали даже такой мелочью, как ножницы, косынки, кошельки. Все награбленное они отправляли в Германию.

На заборах появились грозные приказы. В течение 24 часов предлагалось сдать огнестрельное оружие. В случае невыполнения — расстрел. Коммунисты и комсомольцы обязаны были явиться на регистрацию.

У нас в доме поселилось одиннадцать гитлеровцев. А мы все были бесцеремонно вытеснены на кухню. Немцы обшарили чемоданы, шкаф, буфет, забрали весь наш запас продуктов. В комнате, которую они заняли, стояло пианино. Опьянев, немцы били по клавишам и орали: