Слово о сыновьях - [18]

— Э, с таким грузом не возьму… Вообще-то нам гражданских нельзя возить, — заупрямился шофер.

Пришлось оставить почти все, что мы уложили в узлы, и взять только немного белья и верхнюю одежду.

Когда, неотступно преследуемые артиллерийским гулом, мы выехали за село, на душе стало легче. Теперь, думала я, мы не попадем в лапы врагу.

У Рыбницкого моста, где мы должны были переправиться на левый берег Днестра, скопилось множество автомашин, подвод, ожидающих своей очереди. Немцы непрерывно бомбили переправу. Вода в реке кипела, огромными столбами вздымалась вверх, но мост оставался невредим. Фашистские летчики, озлобленные неудачей, с бреющего полета расстреливали скопившихся у переправы женщин и детей.

Нет, никогда не забуду я ужасов первой бомбежки. Кажется, небо разверзлось, и оттуда с оглушительным воем прямо на наши головы летят бомбы. Земля содрогается от взрывов, слышатся душераздирающие крики перепуганных и раненых детей… Зажмурив глаза, мы лежим в кукурузе, охваченные ужасом. Но смерть миновала нас. И оттого мы стали смелее и уже спокойнее воспринимали тревожный сигнал: «Воздух!» Земля оказалась более надежной защитой, чем она представлялась в памятную первую бомбежку.

В этот день нам повезло — подошла наша очередь переправляться на другой берег. Медленно подкатываем к мосту, за которым зеленеют сады левобережья, а за ними Украина, просторы России…

— Что везешь? — спрашивает шофера подошедший к нашей машине военный.

— Муку, товарищ капитан.

— Поворачивай обратно. Машины с продовольствием собираются в селе Васильевка и оттуда следуют по особому указанию. Ясно?

Шофер, чертыхаясь, вывел машину и погнал ее по новому адресу. Мы с трудом уговорили его «подбросить» нас на три километра ниже Рыбницкого моста. Там была другая переправа.

По дороге, ведущей в Вадрашково, мы догнали несколько крестьянских подвод. Узнав, что они едут к переправе, мы попросили возчиков подвезти и нас туда.

В село Вадрашково мы въехали ночью. Жуткая тишина стояла вокруг. Некогда красивые улицы превратились в груды развалин, кое-где курился дым. На дороге валялись убитые лошади, коровы. Из уцелевших домов люди на улицу не выходили: отсиживались в подвалах. Одни эвакуированные оживляли это почти вымершее село. Среди ожидающих переправы оказалась табельщица нашей МТС.

— И директор наш, товарищ Мишин здесь. Он в истребительном отряде. Помогает переправлять людей на тот берег, — охотно рассказывала она. — Хотите повидать его?

Она привела нас к камышовому шалашу. На земле, устланной соломой, спали, подложив под головы винтовки, воины истребительного отряда.

Я разбудила Мишина.

— А? Что случилось? — вскочил он и, узнав меня, радостно улыбнулся: — Кого вижу, батюшки мои! Здравствуйте, — и бросился обнимать нас. — Выбрались?.. Очень, очень рад. Извините, на одну минутку оставлю вас.

Вскоре Мишин вернулся, неся в глиняной миске несколько кусочков вареного мяса и хлеб.

— Больше ничего не смог достать, — оправдывался он.

Мы только теперь вспомнили, что весь день не ели, и с жадностью набросились на еду.

— Переправиться я вам помогу, — успокаивал нас Мишин.

Действительно, этой же ночью нас на барже перевезли на левый берег Днестра. Остаток ночи мы провели в местечке Рашково, в чьем-то саду. А утром, сложившись с другими семьями, наняли подводу, чтобы добраться до станции Кодыма.

Попасть в поезд оказалось очень трудно. Перегруженные составы, идущие на восток, не делали остановок на станциях, а лишь замедляли ход, и пассажиры на ходу вскакивали в вагоны. Лишь на третий день решились мы прыгать на ходу. Я вскочила на подножку, и чьи-то заботливые руки подхватили меня. Муж успел вскочить в соседний вагон. Теперь мы чувствовали себя спокойнее. Поезд мчал нас в глубь страны, все дальше и дальше от фронта.

Фашистские самолеты преследовали наш мирный, беззащитный эшелон, часто бомбили и обстреливали из пулеметов. Не раз, остановившись в поле, машинист давал тревожный гудок, и, покинув вагоны, мы прятались в хлебах.

Никогда не забуду двух сестер, ехавших в одном с нами вагоне. Младшая из них в одну из бомбежек потеряла пятилетнего сына и лишилась рассудка. Она то пела песни, то начинала дико кричать:

— Ванюшка мой, Ванечка!

После каждого налета в поезде начинался переполох: матери искали своих детей, дети — родителей. У города Первомайска мы всю ночь простояли у закрытого семафора. Город был объят пламенем: немцы сбросили на него зажигательные бомбы.

Еще одна страшная ночь запомнилась мне. Мы стояли на какой-то небольшой разрушенной станции. В бледном свете луны возвышалась чудом уцелевшая водокачка. На ней непрерывно и как-то зловеще кричал сыч. А поодаль, возле склада с зерном, выли привязанные сторожевые собаки. В вагоне безутешно рыдали матери, потерявшие детей. Все это так угнетало, что хотелось бежать от этой мертвой станции куда глаза глядят. Только утром к поезду прицепили паровоз, и мы двинулись дальше.

Труден был путь в Краснодон. Нам пришлось ехать на открытой платформе под проливным дождем, и по нескольку дней сидеть, скучившись у разбитых вокзалов, на станциях. Только через две недели добрались мы до станции Семейкино, в трех километрах от которой, как нам объяснили, находился город Краснодон.