Слово о солдате - [5]

За все время службы у него не было ни одной аварии, его премировали за экономию горючего, командование отметило молчаливого, скромного летчика. Вскоре был он назначен командиром тяжелого корабля, затем командиром отряда. В 1940 году он уже был помощником командира тяжелой эскадрильи.

Он уверенно и неуклонно шел вперед, он шел по воздуху так же спокойно, умно, сильно, как отец его шел по горячему цеху.

Когда началась Великая Отечественная война, Николай Гастелло командовал эскадрильей легких бомбардировщиков.

Он был среднего роста, широкий, с ногами футболиста. Товарищи, шутя, так и называли его: футболист. У него были крупные, резкие черты лица, глаза — карие, спокойные, черные ресницы; внизу ресницы были густые, длинные и от этого глаза казались черными, но жена знала, что у Николая карие глаза.

Это о нем и о таких, как он, сказано «владеть землей имеет право». Ибо такие люди — добрые, сильные, мужественные, любящие труд, науку и красоту жизни, — должны быть хозяевами земли. Когда я подивился прекрасным чертам этого человека, Анна Петровна, жена его, сказала:

— Он был такой, как все. По-моему, наши летчики все друг на друга похожи.

Он никогда не повышал голоса, не сказал ни разу грубого слова.

Он никогда не рассказывал о своей боевой работе. Ведь был он и в Монголии, участвовал в Финляндской кампании, сбрасывал парашютные десанты над Бессарабией в 1940 году. Но не от него жена узнала о том, как он летел с тридцатью ранеными через горный хребет во время страшного ненастья, когда один из моторов отказался работать. Не от него узнала она о том, как он с неуспевшего подняться самолета сбил внезапно налетевшего на бреющем полете врага.

Зато много и любовно говорил он о товарищах, восхищался Кравченко и Шевченко, с которыми ему приходилось вести боевую работу в воздухе. Он во всех сослуживцах и подчиненных умел находить хорошее, доверял людям, старался повысить в них чувство ответственности и уверенности в своих силах.

Он обладал исключительно привлекательными чертами коммуниста-массовика, и к нему тянулись десятки людей. Где бы он ни появлялся — на аэродроме, в мастерских, — всегда его окружали люди. Одинаково хорошо относились к нему и подчиненные, и комиссар, и полковник, и инженеры, и техники.

К нему ходили советоваться — он был опытен, обладал большими знаниями, много читал партийной литературы, собирал библиотеку по техническим вопросам. В свободное время он любил и попеть, и поплясать, очень любил ходить в театр, слушать музыку. Нравились ему комические представления и кинофильмы.

«Смеялся он всегда тихо, почти бесшумно, — сказала Анна Петровна, — но до слез».

Любимыми его писателями были Максим Горький и Джек Лондон. Он все хотел достать полные собрания сочинений Толстого и Тургенева. Просил об этом родных и знакомых, живших в Москве и Ленинграде.

Удивительно — человек, командовавший эскадрильей сказочных, быстрых бомбардировщиков, остался таким же московским рабочим, какими были все родные его, отец, друзья, товарищи детства. Он был рабочим. Каждая капля его крови была рабочей кровью.

У него имелся большой набор слесарных инструментов, и всюду он возил с собой паяльники, пилы, стамески, молотки, напильники.

Все знали, что у Гастелло можно достать любой инструмент, и часто командиры, такие же рабочие, как и он, ходили к нему позанять паяльную лампу либо какую-нибудь иную слесарную снасть.

«Бывало, посмотришь, — говорит Анна Петровна, — на его руки, большие, огрубевшие, на темные пальцы, и не верится, что эти руки умеют делать тонкие, прекрасные вещи, хрупкие, почти как кружево прозрачные».

Чего только не умел сделать рабочий — капитан эскадрильи. В часы отдыха он выпиливал лобзиком ажурные рамки и коробочки. Он выточил из эбонита земной шар с рельефом материков и океанов и над этим земным шаром летел красный чкаловский самолет своим знаменитым маршрутом из Москвы через Северный полюс в Америку. Из куска березового дерева он сделал самолет-ночник, удивительно изящную вещицу, полную копию тяжелого бомбардировщика. К обыкновенным часам-ходикам он приделал усики, стрелки задевали эти усики в определенный час и заставляли гудеть радио, когда надо было капитану идти на аэродром. «Он даже умел шить на швейной машине, — говорит мать, — и, когда мальчиком был, для кукол младшей сестренке все платья пошил».

«Он и теперь шил на машине, — говорит Анна Петровна, — и для себя, и для сына нашего Вити, и даже для меня. Придет кто-нибудь из командиров, застанет его за работой и смеется: капитан-портниха. А он лишь усмехается, делает свое дело. Так товарищи о нем говорили: ты, Гастелло, и токарь, и слесарь, и столяр, и жестянщик, и портниха, и сапожник».

* * *

Рано утром 22 июня 1941 года на аэродроме была объявлена тревога. Летчики улетели. Вскоре комиссар собрал жен и объявил о войне. В 12 часов 15 минут все слушали речь Молотова. В одиннадцать часов вечера Гастелло вернулся. Жена подошла к нему, обняла и сказала: «Началось?» «Началось», — ответил он. «Ну как?» — спросила Анна Петровна. «Дали им дым и огонь».

Больше он ничего не сказал. Ложась спать, он проговорил: «В 3 часа придет связист, разбудит меня, не тревожься, когда он будет стучать. Витю не отпускай далеко от себя, могут налететь».