Слово о слове - [35]

Но как бы то ни было, извне фиксируемая форма того архаического начала, которому еще только предстоит стать знаком, со временем утрачивает жесткую связь с его внутренним содержанием. И если предзнак-ритуал был только простой "пантомимой", кодировавшей какой-то сложный предметный процесс, то материальная плоть развившегося на фундаменте ритуальной коммуникации собственно знака уже перестает быть изоморфной своему значению.

А ведь это и есть рождение принципиально новой способности живого тела, а именно: способности формировать параллельный череде внешних событий ряд психических образов, который порождается уже не налично данной действительностью, а тем отсутствующим в ней, что именно сейчас занимает его сознание. Причем ряд уже не спонтанный, неподвластный собственной воле субъекта, как может быть неуправляем строй галлюцинаторных видений, но вполне регулируемый и направляемый ею. Действительно, уже структура жеста, к которому со временем последовательно редуцируется ритуал, не несет в себе прямых указаний на таимое им содержание. А значит, – в отличие от психического образа, формируемого прямым воздействием внешней среды, – восприятие этого знакового порыва вызывает у субъекта информационного обмена проблеск совершенно иной реальности, абсолютно трансцендентной материи, из которой соткана его видимая форма. Действительно: в глубоко склоненной спине, мы видим демонстрацию покорности и смирения, в бросаемой перчатке – вызов, в подносимом к самому носу кукише – смертельное оскорбление, хотя ни одно из этих телодвижений не несет в себе ничего, что было бы связано с рождаемым в нашем сознании строем представлений. Собственно же знак в еще большей степени углубляет ту пропасть, что начинается складываться между его значением и материальной формой, в которую оно обязано облечься.

Меж тем, мы видим, что с расширением сферы обращения, смысловое ядро знака постепенно окутывается все более и более плотной информационной оболочкой, и полным его значением со временем становится уже не только первозданная смысловая твердь, но и вся та аура, что ее окружает.

Повторюсь: со временем полное содержание знака оказывается намного шире полного контекста любого конечного информационного процесса. В сущности любой (вошедший в широкий оборот) знак является продуктом известных обобщений, и его содержание, наверное, вообще способно быть осознанным только совокупным разумом всего человеческого рода в целом. Индивидуальный дух может неограниченно стремиться в эту бесконечность – исчерпать же ее он не в состоянии.

Правда, это ни в коем случае не следует понимать так, будто со временем подлинное значение слова отчуждается от нас и тем самым становится недоступным нам. Ведь даже в обыкновенной общебытовой речи мы можем обнаружить удивительные вещи. Так, например, даже лучшие умы не в состоянии раскрыть всю глубину смысла таких вечных понятий, как "жизнь", "любовь", "свобода", а между тем, мы легко оперируем ими в нашем речевом обиходе и – что самое поразительное – без труда понимаем друг друга. Здесь, правда, можно было бы возразить тем, что, неспециалисты (филологи, философы, лингвисты) мы в состоянии скользить лишь по внешней поверхности подлинного смысла этих так и не исчерпываемых никаким анализом категорий. Но такое возражение не имеет ничего общего с истиной. В действительности здесь мы сталкиваемся совсем с другим – с неким подобием чисто мужского взгляда, то есть взгляда, способного и в толпе мгновенно отличить одну, но при этом ухитриться не заметить ни фасон ее одежд, ни цвет ее волос, ни вообще какие бы то ни было подробности, которые, собственно, и отличают ее индивидуальность.

Слово воспринимается, а значит и формируется, нами примерно так же, как художником воспринимается и отображается действительность: опуская значимые лишь для педантов детали, мы фиксируем самую сердцевину его смысла. И поколения женщин никогда не ошибались в том, что – даже косноязычное – впервые приносимое им слово и в самом деле выражало собой все то, что доступно

(«…profani procul ite,»)

Hic amoris lokus saker est")

лишь поэту.

Впрочем, нужно сознавать и другое: как художнику умение видеть скрытую суть вещей и характеров даруется не только небом, но и годами его собственного труда, дар постижения тайны слова дается каждому из нас лишь тем же вечным трудом самосозидания нашей души…

Но как бы то ни было – уже в силу того, что подлинное значение любого слова всегда больше, чем самый полный контекст информационного обмена, – за пределами дискретного живого его восприятия всегда останется что-то невысказанное, а может быть и вообще не поддающееся никакой формализации. Живое восприятие слова почти всегда оказывается окутанным таинственной вуалью чего-то неопределенного или недосказанного. Но, как романтический взгляд за темной вуалью незнакомки охотно видит и

"…берег очарованный,

И очарованную даль",

за всей этой недосказанностью каким-то внутренним взором человека различается в конечном счете полное содержания любого знака.

Но мы говорим, что воспринимаемая нами материальная его форма все же неотделима от тех или иных переживаний. А если так, то именно эта – сокрытая одеждами прямого значения, которое раскрывается сиюминутным контекстом общения – вечная его тайна и образует собой ту неуловимую рассудочным сознанием субстанцию, что со временем начинает одухотворять без исключения каждое из них, как, впрочем, и все вершимое нами. Ведь с течением веков таинственным и неуловимым эфиром именно этой не поддающейся точному определению недосказанности и наполняется чувство, которое сопровождает каждое воспринимаемое нами слово. Благодаря именно этому эфиру, в мотивацию практических действий привходит нечто такое, что может вступать в прямой конфликт и с налично данным контекстом материального окружения человека, и с его физиологией. Да и сама физиология постепенно начинает растворяться в какой-то новой, невыразимой, но властной стихии, способной подавлять все ее позывы. И уже не размер черепной коробки, не структура таза, не конфигурация конечностей – но именно эта стихия, все больше и больше подчиняя себе все отправления плоти, делает, наконец, человека человеком.