Слово Лешему - [31]

Нынче те, кому я отказал в напечатании в журнале «Аврора», не преминули выступить с заявлением: «Горышин вступил в партию из карьеристских побуждений, чтобы его назначили редактором журнала». Под чем я могу подписаться.

Я вступил в партию, ничуть не веря, что партия — ум, честь и совесть (неверие надлежало держать в уме, постоянно наказывать языку не развязываться), но зная, что партия — наш рулевой. Кому не хочется постоять у руля, разве что самым асоциальным, сиволапым, как в стихотворении Ярослава Смелякова «Прачка»: «И того не знает дура, полоскаючи белье, что в России диктатура не чья-то, а ее». Мои старшие партийные, авторитетные для меня товарищи укоряли меня примерно в таких выражениях: «Ты же ничего не можешь, ты — ноль без палочки, без партбилета в кармане. Ты что, думаешь в кустах отсидеться? Я бы на твоем месте...» И так далее. Партийными были Федор Абрамов, Василий Шукшин, Виктор Конецкий — и ничего, хорошо писали.

Я стал партийным главным редактором. Принявшая меня на бюро первый секретарь Дзержинского района Ленинграда Галина Ивановна Баринова, как именинница сияя искренними партийными глазами, сказал: «Теперь вы, Глеб Александрович, молодой коммунист». Я подумал, что и умру... если не молодым, то средним коммунистом, старым большевиком так и не стану. Если бы мне тогда сказали, что через десять лет я добровольно выйду из партии, легче бы было войти, как говорится, со светом в конце туннеля. Я вышел из партии, как выходят из бани на холод, с маленьким сожалением внутри об утраченном тепле, с чувством исполненного долга: попарился, теперь надо жить на холоду.

Я забегаю вперед... Став партийным главным редактором, тотчас ощутил, что это совсем другое, нежели ошиваться в кустах беспартийным сочинителем. В мою жизнь вошел Г. В. Романов, как входит радикулит в поясницу и крестец (прошу прощения за использование радикулита как литературного образа; у кого что болит, тот о том и говорит): каждое резкое движение отдается прострелом — и лежишь на лопатках. «Аврора», как помнят люди семидесятых годов, вначале была крупноформатным, как «Юность» или «Костер», тонким (полутолстым) журналом. На каждой обложке оригинальный рисунок: горнолыжник со шлейфом розовой снежной пыли, мотогонщик с солнечными дисками колес, велосипедист, едущий по земному шару, или еще что-нибудь, в экспрессивной манере, с элементом условности; реалисты-традиционалисты обложку не рисовали, да их и не было среди молодых; обложка отдавалась молодым для дебюта. И вот номер журнала сверстан, прочитан директивными инстанциями (я и не знал, что таковые есть: директивы директивных инстанций не подлежат обсуждению, исполняются беспрекословно), подписан в печать, вышел сигнальный номер — всегда надежда, радость, тревога, особенно для начинающего главного редактора; теперь отпечатать тираж — и вдруг заминка, пауза, будто свет отключили: тиражировать нельзя. Простаивают печатные машины в типографии, срывается график, в редакции паника: летит квартальная премия коллективу... В чем дело? За ответом в Смольный, в отдел культуры обкома. Там говорят: «Григорию Васильевичу не понравилась обложка». У Григория Васильевича на столе сигнальный номер «Авроры». Читать ему некогда и нет в том ни малейшей нужды: в обкоме есть читающие по должности, за зарплату. Ему не нравится картинка на обложке. Номер журнала с не понравившейся Г. В. обложкой в свет выйти не может. Обратиться к первому лицу по таким пустякам никто не решится. Наконец, по иерархической цепи от Г. В., через зав. отделом культуры, зав. сектором, инструктора, поступает с самого верха вопрос: что нарисовано? что хотели сказать этой картинкой? каков идейный смысл? почему журнал называется «Аврора», а на обложке нет крейсера? По той же цепочке наверх докладывается ответ: нарисован спортсмен в движении, в условной манере; картинка передает порыв молодости к преодолению препятствий; в жизнеутверждающем ярком колорите. Ответ не удовлетворяет главное лицо; через некоторое время спускается распоряжение Романова: «Обложку заменить!» Из графика выбились, подписчики не получили вовремя номер, премия плакала, у коллектива опустились рукава... Зато предотвращена идеологическая... ну, пусть не ошибка, — неясность. Вскоре я усвоил, что чья бы то ни было точка зрения, отличная от высшей точки, заведомо отвергается.

Через номер история с обложкой повторилась. Что было делать? Нарисовали на обложке крейсер, отчего всем стало как-то муторно: в таком же оформлении выходили тогда популярные сигареты «Аврора», бритвенные лезвия и многое другое. Тем более что журнал, так было задумано, восходил названием не к крейсеру, а к северной звезде.

Как-то я сложил наш полутолстый, большого формата журнал пополам, получился маленький, толстенький, карманный, при том же объеме... Обложку унифицировать, минимум рисования, чтобы красным цветом не разъярять быка. Редакция поддержала эту идею не как художественную находку, а как шанс войти в график. Однажды изумленный подписчик получил не привычный, красочно оформленный, просторный журнал «Аврора», а нечто похожее на блокнот агитатора. Поворчали, молодые художники повысказывались, но сошло, привыкли.