Слово арата - [116]

Он прищурил глаза, отчего лицо его приняло хитрое выражение, повел плечами.

— …Ну, приехал — это уж он после мне рассказывал, — расспросили они друг друга о благополучии, перекурили, как положено. Пришло время к делу приступать.

Карашпай знал, конечно, зачем к нему сосед пожаловал, но виду не подавал.

Отец и говорит:

— У вас есть дочь Долзатмаа, у нас сын Пюльчун. Приехал я к вам, чтобы поговорить о их судьбе. Не можем ли мы с вами породниться?

— Что ж, — ответил Карашпай, — это неплохо. Только в наше время дети сами все решают.

Отец свое:

— Обычаи нового времени можно только приветствовать. Но привычка берет свое. Зачем нам от старого отказываться? Мы-то знаем, что они друг другу подходят.

— Так-то оно так, — отвечает Карашпай, не то соглашаясь с моим отцом, не то цену дочери набивая.

Отец наседает:

— Вы же моего сына знаете. Соглашайтесь! Пусть у вашей дочери и у моего сына одна посуда будет.

— Ладно! — сдался Карашпай. Протянул отцу раскуренную трубку, чаю в пиалу налил.

Отец дальше действует. Вынул из-за пазухи дадаазын…

— Знаешь хоть, что такое дадаазын? — спросил меня Пюльчун.

Я помотал головой.

— Кожаная лента такая. Ее родителям невесты дарят. Запоминай, пригодится! — он подмигнул. — Ну, слушай дальше.. Вынул, значит, отец дадаазын, двумя руками Карашпаю подает. Тот принял, ко лбу поднес. Стало быть, на этом официальные переговоры благополучно закончились. Попили-поели отец с будущим моим тестем, а о свадьбе пока — ни слова…

Свадьба, брат, настоящая тувинская свадьба — дело серьезное. А что мой отец, что Карашпай — один другого беднее. Если все по обычаям делать, расходов не оберешься.

Мои старики спохватились, когда уже кашу-то заварили. Горюют: где мяса взять, араки, того, другого. Чтобы на смотрины невесты ехать — это уже, как говорится, следующий этап, — одним дадаазыном не отделаешься!

У Карашпая и Норжунмаа — так мою тещу зовут — своя печаль: приданое. Не так-то просто дочь замуж выдать. Юрту дать надо, посуду всякую, волосяной аркан…

Норжунмаа было на попятную: поженить без всяких обычаев и предрассудков! Да разве ее кто-нибудь стал бы слушать? А стоило бы. Моим-то старикам тоже полагалось наскрести для выкупа невесты порядочно. За невесту надо возместить все, что на нее до замужества родители истратили. Тут, брат, все подсчитано! За хребет невесты клади ружье. За голову — чугунную чашу. За то, что верхом ездить научили, — коня отдавай. За молоко, что выпила, — корову или оленя…

Видно, сговорились наши старики по дипломатическим каналам, а может, не сговариваясь, решили друг с друга много не спрашивать. Как получится, так и получится.

Пюльчун прокашлялся:

— Не надоело слушать?

Я только руками замахал.

— Ну, ладно. Пришел день, когда полагается белый шелк вручать. Одну из наших десяти овец закололи, мясо в таалын положили. В соседнем аале хойтпак выпросили на араку.

И как только люди узнают обо всем? Приехали в аал Карашпая, а там народу — со всей округи!

Отец говорит:

— Вы тут подождите, далеко не уходите.

Сам пошел к тестю узнать, как дела. Мы тем временем сгрузили свои скудные дары, ждем, когда позовут. Смотрю я на маму, а она трубку за трубкой курит — волнуется…

— А что вы сами чувствовали? — перебил я Пюльчуна.

— Что я мог чувствовать! Ничего не понимал. Сидел, будто меня все это вовсе и не касалось.

Пюльчун выглянул за дверь.

— Одним чаем не обойдется! Хозяйка серьезно за дело взялась.

Подошел к детской кроватке. Дочка спала.

— Ну что, дальше поедем? До свадьбы, брат, еще далеко… О чем я говорил-то? Да. Вспомнил. Выходит наконец отец из юрты, нас зовет.

Вошли. Расселись. Отец и Карашпай на почетном месте. Моя мать и Норжунмаа — слева от них. Я — возле очага. Еще дома мать меня учила, с кем здороваться, какие слова говорить. А я все перезабыл! Шепчу потихоньку, стараюсь хоть что-нибудь вспомнить. И тут как раз отец меня в бок подтолкнул: давай! Гляжу на Карашпая, чувствую — лицо горит.

— Амыр, — говорю. — Амыргын-на-дыр бе инар? Все как нужно: здравствуйте, все ли у вас хорошо?

Карашпай, конечно, отвечает, как положено:

— Менди. Все хорошо. Цел ли ваш скот?

Сказал и ждет, что я отвечу. А я глаза в землю и молчу.

Мне надо про свой скот сказать и у него спросить: «Все ли с вашим скотом благополучно? Милостивы ли болезни?» Про болезни я помнил, а что еще — вылетело из головы. В юрту народ набился. Все на меня смотрят, хихикают. Я потихоньку глаза поднял, а из-за спины Карашпая девчонка высунулась, прыснула и снова спряталась. Это Долзатмаа. Я как увидел ее, так сразу и осмелел. Отбарабанил, что положено. Кажется, сошло.

Если правду сказать, что после меня отец говорил, я почти и не слышал. Все караулил — не выглянет ли моя невеста. Забавная такая девчонка!..

Отец по всем правилам речь держит:

— Привез я своего бедного сына… приняли мой подарок… догадываетесь, зачем мы приехали, сват мой?..

Тут отец вытер мундштук трубки и протянул Карашпаю. Тесть его трубку пососал, свою подал. Подымили оба.

Пюльчун сам несколько раз затянулся и, прервав свой рассказ, заметил:

— Что меня до сих пор удивляет: сколько надо было речей произносить! На хурале столько не говорят, сколько перед свадьбой!… Да-а. Искурили старики трубки. Мой отец шелк достает. Развернул его, держит на вытянутых руках, сам на корточки перед Карашпаем присел, голову наклонил, смотрит снизу вверх по-гусиному и новую речь начинает. Опять про бедного сына — про меня, значит! — про невесту, про то, чтобы мы в одной юрте вместе жили. И говорит, и говорит… Отдал в конце концов шелк. Ну, думаю, все теперь. Ничего подобного! Снова трубку раскурили, обменялись. Сидят, тянут табак, будто важную работу делают, Карашпай распорядился: