Слово - [145]

— Я-то думал, износу ему не будет, — размышляя, проговорил старик. — Инвалиды-то, они живучие, терпеть-страдать привышные…

В передней громыхнула дверь, застучали тяжелые, торопливые шаги.

— Степан? — В проеме кухонной двери показался Аронов, багровый от мороза. — Ты что же, приехал и глаз не кажешь. Я тут волнуюсь… Ну, что?

— Похоронил, — бросил Степан.

Аронов снял шапку, опустил плечи, расслабленно вздохнул.

— Да только не его. — Степан вскинул голову. — Какой-то безродный инвалид, милостыню собирал по вокзалам…

Хранитель мотнул головой, снял пальто.

— Впустую, значит, съездил? — спросил он, разглядывая старика.

— Да нет, не впустую, — неопределенно проронил Степан.

— А это кто у тебя?

— Гость, к отцу пришел…

— М-м-м… — Аронов покачал головой. — Видишь, человека нет, а к нему гости ходят.

Старик насторожился, прислушиваясь к разговору, вытянул шею.

— Да, пришел вот, — сказал он. — У меня к Никите Евсеичу дело большое. Я его по всей России искал, а он в Сибири очутился… Поговорить с ним хотел, да, вишь, как…

Аронов со Степаном переглянулись.

— Я, Степа, думал-думал без тебя, и какая мне мысль пришла в голову? — вдруг заговорил Аронов. — Не там мы его ищем. Он либо в скит подался, к кержакам, либо…

— Что? — напрягся Степан.

— Ты заметил, Степа, как он на Толстого походил? Да и эти народные библиотеки…

— Я уже думал, — бросил Степан. — Что толку…

— О чем это вы говорите? — перебил его старик. — Что-то я никак не пойму.

— О Никите Евсеиче, мил человек, — пояснил Аронов. — О нем все… Так вот, понимаешь, Степа, все это можно объяснить его болезнью. Он подражал Толстому — здесь вся суть. Уход из дома…

— Что, и Толстой был болен? — спросил Степан, срывая крышку с кипящего чайника.

— Я так не сказал! — хранитель развел руками. — Другое дело — подражание, навязчивые идеи…

— Выходит, что Никита живой?! — вскочил старик. — Скажите толком — где Никита?!

— Никита Евсеич ушел из дома и не вернулся, — терпеливо объяснил Аронов.

— Что же вы его хороните? — возмутился старик. — Чего вы тут собрались и лясы точите, как бабы? Искать надо!

— Искали уже, — вздохнул Степан. — Милиция до сих пор ищет. Был бы жив — нашли…

И тут вспомнил Степан, с чем связано имя Илья, Илю-ха! «Ты — предатель! — ударил в уши голос отца. — Ты ведь страшнее Илюхи! Его хоть мучили, а ты…»

Это тот самый Илья, что помогал подвиливать отца на дыбу!

Степан вздрогнул, отпрянул от старика.

— Плохо искали! — кричал старик. — Да вы Никиту Евсеича не знаете! Он просто так, тихонько, не помрет! Он помирать станет — всем чертям тошно будет!.. Экие вы, сидят, живого человека отпевают!

Степан справился с волнением, стиснул зубы. Отец несколько раз, когда бывал в тяжелом настроении, рассказывал ему о Северьяновой обители. И имя это называл — Илья, и жалел почему-то его, клялся разыскать его или хотя бы узнать о его судьбе.

— Никиту Евсеича мы знаем, — сказал Аронов. — Вы нас не удивили. Это вы его не знаете, потому и горячитесь…

— Я? Я не знаю? — отчего-то взъярился старик, и Степану показалось, что он сейчас бросится в драку. — Да я его с двадцать второго знаю! Я его на дыбу вешал! И тогда еще узнал, что за человек Никита Евсеич! Эх вы…

— Ага, так это ты — Илюха? — протянул Аронов. — Ну как же, знаем, знаем… Вот оно что!

— Я и есть, — подтвердил старик.

— Теперь что, в грехах каяться пришел? — напирал хранитель.

— Не твое дело! — отрубил старик. — Это мы с Никитой сами…

— Ну а ты, мучитель, знаешь, что Гудошников книги свои поджигал? Сам? Своими руками? — в упор спросил Аронов.

Старик заслонился рукой, дернулся.

— Неужто?..

— А какого дьявола кричишь здесь? — раздраженно бросил Аронов. — Не знаешь, так молчи.

Потехин нашарил руками стенку, сполз по ней на пол, выбелив себе спину, сжался.

— Искать надо по станциям, — сказал Аронов. — Наверняка сидит где-нибудь и прячется. Я согласен, он так просто не умрет, ему надо с шумом, с громом…

Степан сжал голову руками, молчал, закусив губу.

— В христа-мать… — выругался старик. — Это как же пытали Никиту, если он сам книги запалил?..

Утром следующего дня к дому Гудошниковых подъехал автобус, похожий на катафалк, только без стола в кузове. Человек шесть студентов внесли со двора ящики и под руководством Аронова стали упаковывать книги. В доме поднялась суета, стучали молотки, кружила книжная пыль.

Гудошников-сын, сцепив руки на груди, задумчиво бродил по комнатам, трогал вещи, книги — молчал.

— Ты не беспокойся, — увещевал его Аронов. — Мы сами справимся, ребята все сделают…

Старик Потехин сидел в углу кабинета Никиты Евсеевича и отчего-то сильно потел, часто вытирая лысую голову простреленной ладонью.

К обеду все было кончено. Упакованные книги и бумаги лежали в автобусе, готовые к переезду на новое место жительства. Степан безучастно сидел в своей комнате и вспоминал.

Как-то однажды, когда отцу совсем было худо — шалили нервы, Степан укорил его, что тот сильно и понапрасну волнуется, а в его бы годы следовало спокойнее относиться к жизни, мудрее, что ли. И что это за отрава — книги. Почему, где бы они ни появились, вокруг них начинается брожение, разгораются страсти. Казалось бы, наоборот, где древние книги — там покой, тишина, умиротворение. Они, книги, должны нести мудрость, одухотворять человека. «Это по-твоему, — отмахнулся тогда отец. — Не от книг страсти разгораются. От слова, что в них написано. Слово рождает мысль. А мысль — борение… Это не нами придумано, это диалектика… Тихо и покойно бывает только в келейке у творца, в писцовой избе. А как вышло от него слово да пошло гулять в народ, тут и разгораются страсти…»