Словно птица - [43]

Только тогда я открываю глаза. Повсюду ошметки набивки: на крыльях, на полу. Да и на мне тоже. Отрезанное крыло напоминает мне другое, то, которое мы нашли в заповеднике, недоеденное лисой. Оно, конечно, не пахнет так плохо, но все-таки при взгляде на него меня слегка мутит. Я вытираю лезвие о штаны. Потом подтягиваю лебедя к себе поближе и принимаюсь за второе крыло. Пытаюсь представить, что взрезаю подушку, а не плечо. Не хочется думать, что я режу нечто, когда-то бывшее живым.

Подняв глаза, я понимаю, что Джек ушел. Сажусь на корточки. Поднимаю голову и рассматриваю паутину, опутавшую стропила крыши. Делаю глубокий вдох, и еще раз, и еще. Кладу голову на колени. Нож со звоном падает на пол, и я чувствую, как глаза наполняются слезами. Я прижимаю лицо к коленям и даю волю рыданиям.

Глава 41

В сарае становится холоднее. Ветер стучит металлическими листами обшивки. У меня над головой мигают люминесцентные лампы. На четвереньках, разбрасывая кусочки набивки, я подползаю к чучелу лебедя. Складываю крылья одно на другое и отодвигаю их в сторону, потом заставляю себя поднять туловище. Оно кажется мне очень длинным и худым. Без крыльев оно почти ничего не весит, похоже на комок ваты. Не знаю, куда его девать, поэтому кладу на старый операционный стол. Укладываю ровно, как будто это труп, и отворачиваюсь.

Потом сажусь рядом с крыльями и снова достаю инструкции. Какая-то часть меня совершенно не хочет продолжать; она знает, что Джек прав: я не смогу это сделать. Но другая часть очень упряма и не хочет вот так бросать эти крылья, отрезанные и бесполезные. Кажется, это будет неправильно – напрасно загубить нечто ценное. Я откладываю самые сложные инструкции о том, как смастерить кожаную сбрую, и занимаюсь той частью, где написано о надрезах по периметру крыльев. Протыкаю их ножом быстро и аккуратно, потом встаю и принимаюсь копаться в коробках в поисках проволоки – ее нужно продеть сквозь надрезы.

Дверь сарая снова открывается. Осторожно заходит дедушка. Пытается улыбнуться. Улыбка очевидно фальшивая: она призвана показать, что между ним и мамой снова мир.

– Мама спрашивает, не хочешь ли ты домой, – говорит он.

Интересно, он заметил, что я плакала? Дедушка подходит ближе, и я вижу, как расширяются его глаза при виде лебедя на операционном столе. Увидев крылья, он хмурится. Глядит на меня почти так же, как до этого смотрел Джек: будто предполагает, что я сошла с ума.

Дедушка подходит еще ближе, а я обхватываю себя руками, готовлюсь к его вспышке гнева: ведь я разрезала на куски вещь, напоминавшую ему о бабушке. Жду, что его лицо сейчас станет красным и грозным. Внезапно мне становится жаль, что Джек ушел. Я принимаюсь объяснять дедушке, что делаю модель для школьного проекта. Он останавливается и смотрит вниз, на крылья, уже не хмурясь.

Потом опускается на корточки, и я слышу, как хрустят у него суставы.

– И все эти усилия ради школьного проекта? – спрашивает он.

– А еще я хочу подарить эту модель папе, когда все закончится.

Я протягиваю дедушке инструкции, но умалчиваю о своей глупой надежде: что благодаря этим крыльям папа пойдет на поправку… что они смогут его взбодрить. Подняв глаза к лампе, вижу, как в ее свете кружатся частички пыли. Когда я снова перевожу взгляд на дедушку, перед глазами пляшут яркие звездочки. Он достает из кармана очки, чтобы лучше видеть написанное. Затем поднимает одно из крыльев и издает горлом какой-то звук, нечто среднее между кашлем и смехом.

– Ни за что бы не подумал, что Старый птиц тебе нужен для того, чтобы резать его на куски, – бормочет он. – Он же здесь сто лет проторчал.

Я напрягаюсь: все еще жду, что дедушка вот-вот разозлится. Но вместо этого он снова издает этот странный звук: то ли кашель, то ли смешок. Кажется, его все это забавляет. Он опять возвращается к крылу и изучает надрезы, которые я на нем сделала.

– Неплохо, – говорит он. – Совсем не сложно будет зашить все места надрезов. А вот здесь надо разрезать еще немного…

Я встаю на колени рядом с ним.

– Ты не сердишься из-за того, что я его разрезала?

Дедушка смотрит на меня поверх очков, и его глаза кажутся больше, чем обычно.

– С чего бы мне сердиться? – спрашивает он тихим, уверенным голосом. – Бет много лет не знала, куда его девать.

Он возвращается к инструкциям, медленно читает их.

– У меня есть почти все необходимое. Где-то здесь лежит даже старое папино альпинистское снаряжение. Можно воспользоваться им и не делать собственную кожаную сбрую.

Он всматривается в схему, на которой показано, как прикреплять полоски кожи к крыльям и потом обвязывать их вокруг тела человека.

– Ты же сама будешь их надевать?

Я пожимаю плечами.

– Ну наверно…

– Что ж, тогда папина старая альпинистская обвязка нам подойдет.

Когда дедушка улыбается мне по-настоящему, у него даже морщины на лбу разглаживаются. В этот момент он так напоминает папу, что я вздрагиваю. Дедушка медленно встает и начинает копаться в коробках рядом с операционным столом. В одной из них оказывается много всякого полезного, даже толстая нить, которой он зашивал раны животным.

Он находит старую обвязку: папа пользовался ею в юности, занимаясь скалолазанием; рассматривает ее со всех сторон, проверяет, нет ли повреждений.