Словно птица - [41]

Глава 38

Мама с Джеком ждут меня, сидя на пластиковых стульях у папиного отделения. Как только я вижу их лица, все внутри у меня сжимается.

– Что случилось?

Мама берет меня за руку.

– Сердцебиение снова участилось, – говорит она. – Нужно срочно делать операцию.

– Но с ним все в порядке?

Мама кивает:

– Иди, повидайся с ним, малышка. Мы с Джеком подождем здесь.

Я захожу в палату одна. Папа лежит совершенно неподвижно, с закрытыми глазами. Не могу избавиться от комка в горле, глядя на него. Протягиваю руку и кладу ему на грудь. Расставляю пошире пальцы, чтобы почувствовать сердце. И да, вот оно, сердцебиение, совсем слабое. Этот быстрый, нестабильный стук сердца – лучшее ощущение на свете.

Я выдыхаю, но не убираю руку с его груди. Не хочется отпускать его. Стою не шевелясь, прислушиваясь к легкому стуку; папина грудь подрагивает под моими пальцами. Когда папа лежит вот так, с закрытыми глазами, он выглядит моложе, чем обычно.

Я пытаюсь молча передать папе мысль, что-то вроде молитвы, чтобы ему стало лучше. Его веки вздрагивают, как будто он услышал меня. Я опускаюсь на краешек стула у его кровати и жду. Когда он открывает глаза, наклоняюсь к нему. Увидев меня, папа улыбается.

– Как твой лебедь? – спрашивает он еле слышно. – Все еще там?

Киваю в ответ.

– Он не летает.

– А стаи нет?

– Пока нет.

Он хмурится.

– Не волнуйся, – говорю я. – Они еще не скоро полетят обратно.

– Пожалуй.

Но он продолжает хмуриться.

Я наклоняюсь еще ближе.

– Он полетит, – говорю я ему, – со дня на день.

И папа снова улыбается.

Глава 39

Мы снова покупаем готовую еду и едем к дедушке. Мама берет для него единственное английское блюдо из всего меню: омлет и жареную картошку.

– Не пойму, почему я об этом беспокоюсь, – говорит она, уже сидя за рулем. – Он все равно не будет нам рад.

Я наклоняюсь к ней и прижимаюсь головой к спинке ее сиденья.

– А я хочу его навестить.

Джек стонет и закидывает ноги на приборную панель.

– Если этого хочешь ты, это еще не значит, что все окружающие хотят того же.

Мама наклоняется и хлопает брата по ногам, чтобы он сел нормально.

– Он твой дедушка, Джек!

– Но сегодня суббота! – Он сжимает руку в кулак и слегка стучит по стеклу.

На этот раз дедушка нас ждет, он даже заранее накрыл на стол.

– Все нормально, Кэт? – спрашивает он у мамы и забирает у нее сумки.

Мама удивленно приподнимает брови и идет за ним к столу.

– Операцию Грэма перенесли на понедельник, – тихо говорит она. – Решили поторопиться. И, знаешь, он был бы рад повидаться с тобой.

Дедушка не поднимает голову, он сосредоточенно вынимает из пакета один контейнер за другим.

– Что, сердечко сильно затрепыхалось? – говорит он. Бросив на нас с Джеком быстрый взгляд, дед начинает сам смеяться над своей шуткой.

Мама крепко сжимает губы. Она берет контейнеры с середины стола и с шумом ставит нам на тарелки.

– Я рада, что ты воспринимаешь болезнь собственного сына как шутку, – говорит она себе под нос.

Джек вытряхивает карри себе на тарелку и начинает копаться в еде. Я двигаю по тарелке луковое кольцо. У меня нет аппетита. Но хочется побыстрее поесть, чтобы скорей уйти в сарай. Дедушка снова смотрит на нас с Джеком, а потом наклоняется к маме.

– Дети и так перепуганы, – спокойно говорит он. – Не нужно еще больше волновать их здоровьем Грэма.

– А ты бы что сделал? Вообще им ничего не говорил бы? – Мама впивается взглядом в дедушку. Он тут же отводит глаза.

Никто из них не замечает, как Джек плюхается на диван. Я вытягиваю из тарелки длинный тонкий лист шпината и думаю, не присоединиться ли к брату. Сжимаю губы и тру их друг о друга; они какие-то жирные. Мама с дедушкой в миллионный раз заводят разговор о том, что случилось с бабушкой.

– Грэм не виноват в том, что она умерла в больнице, – говорит мама, слегка повысив голос.

Я аккуратно кладу нож и вилку на тарелку, тихо отодвигаю стул и выскальзываю из-за стола. И направляюсь к сараю, поглубже засунув руки в карманы куртки. Там же лежат аккуратно сложенные листы с инструкциями, которые я распечатала на уроке информатики. Я отодвигаю задвижку, включаю свет и направляюсь прямо к чучелу лебедя. Где-то хлопает дверь. Не знаю, из-за спора это или просто порыв ветра. Я прислушиваюсь, не ищет ли меня кто-нибудь, но все тихо. Прижав палец к стеклу витрины, я провожу по пыли линию, повторяющую контур крыльев. Как классно было бы иметь крылья и способность улететь куда угодно в любой момент. У птиц с этим все просто.

Я достаю из кармана инструкции. Просматриваю длинный список необходимых материалов: «Одна крупная птица, кожа, крепкая веревка, застежки и ремни, нож, толстые нитки…» Несколько схем показывают, как сделать кожаную сбрую в центре всей конструкции. Кажется, это ужасно сложно. Вот если бы папа был здесь, он с легкостью смог бы все это сделать. Я представляю, как он лежит сейчас в кровати, совсем один, и ждет операции, пока мы все собрались тут, у дедушки.

Потом я принимаюсь искать нужное оборудование. Вскоре обнаруживаю черную пластиковую коробку со всевозможными ножами, зажимами, скальпелями… Наверное, эти инструменты дедушка использовал в ветклинике. Я беру коробку, возвращаюсь к витрине с лебедем и опускаю ее на пол лицевой стороной вниз. Задняя стенка крепится небольшими металлическими скобами. Я отгибаю их плоскогубцами, поддеваю заднюю стенку и тяну вверх. Та оказывается тяжелее, чем я ожидала, потому что чучело лебедя прикреплено именно к ней, но мне все-таки удается ее вытянуть. Перевернув крышку, я кладу ее на пол и смотрю на огромную белую птицу, оказавшуюся у моих ног. Оттого что крылья широко распростерты, она кажется особенно крупной. Крылья очень мягкие, но при этом плотные и упругие. Широкие, как огромные веера. Я вспоминаю, что говорил папа о лебединых крыльях, способных подхватить душу и отнести ее на небеса. Теперь мне становится понятно, почему люди так считали. Если кто-то и может нести что-то настолько ценное, то именно лебеди на таких крыльях.