Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - [3]

— Нам нельзя так долго задерживаться, — пояснил он.

Едва мы снова вышли на дорогу, как село скрылось в листве деревьев, из него не доносилось ни звука, не лаяли даже собаки; казалось, село вымерло, и над ним, словно над могилой, ярко светился крест — это чуть высовывалась верхушка низенькой колокольни.

Теперь мы круто спускались вниз. Дорога была широкая, сплошь разъезженная, вся в жидкой грязи, так что во время ходьбы брызги летели даже на рубашку. Здесь гоняли на водопой скотину. Внизу, под обрывом, в глухом сумрачном месте была небольшая ложбинка, наполненная желтой водой. Дорога вела нас мимо нее в продолговатую неширокую долину, похожую на овальное корыто.

Долина эта была вся в зелени — красивая, спокойная, будто праздничная. По другую сторону на скалистых склонах светились на солнце две или три маленькие белые деревеньки, они глядели на нас приветливо, словно горлицы. А внизу по долине протекала неширокая речушка, с тихим журчанием она скрывалась в зарослях ивняка. И дорога здесь была хорошая, ровная, усыпанная мелким белым песком. У дороги в долине стояла новая часовенка Матери Божией, и мы преклонили перед ней колена. Вокруг веяло таким радушием, что на душе у каждого из нас стало легко и светло, словно сам Бог глянул на нас с высоты…

В этой долине нам выпала удача. Люди здесь были подобны солнечным зеленым лугам, белым деревенькам и новой часовенке у дороги. Они нас не гнали от своих порогов, и мешки наши быстро наполнялись. В просторных сенях одного из домов нас усадили за стол, мы ели пшеничный хлеб, запивая его холодным сладким грушевым сидром. Перед нами стояла дородная крестьянка и обо всем нас расспрашивала.

Не знаю, существует ли еще на свете эта долина; чудится мне, будто ее уже нет…

И снова мы были в пути, долина далеко внизу; вот еще одно дерево, один поворот, и она полностью скрылась из вида. Перед нами простиралась совсем пустынная местность. Тогда второй раз во время нашего странствия мы остановились и вопросительно переглянулись. Но все же пошли дальше, будто кто-то тянул нас за рукав.

Мы прошли еще совсем немного, когда заметили, что небо над нами больше не было ясным, как прежде. Облака уже так не спешили — усталые и ленивые, они еле ползли все в одну сторону, к северу. Тучи протягивали друг другу руки и сливались воедино, голубые просветы на небе исчезали, словно там, наверху, кто-то запирал светлые окна.

— Будет дождь! — проронил Тоне.

Ни Лойзе, ни я ему не ответили. Бог весть, что творилось тогда в моей душе, но я ощущал, что Лойзе разделяет мои чувства и мысли.

«Куда угодно, только вперед! — думал Лойзе. — Даже если польет дождь!»

Ханца шла позади всех, она немного ссутулилась и уже тяжело дышала, но мы не обращали на нее внимания.

Мы попали в неведомый край, несказанно печальный, какого я еще никогда не видывал. Холмы поросли чахлым кустарником и низкими деревьями; ветер почти утих, так что все было неподвижно, только вдали, на самом высоком холме неторопливо и равномерно шевелилось что-то высокое, словно там стояла сама смерть, размахивая своей косой. Между холмами глубоко врезались в землю узкие овраги, в них по белым камням струилась желтая дождевая вода.

Дороги почти не было, мы шли по грязным тропинкам или вдоль колеи, а иногда шагали напрямик через холмы, по крутым склонам, так что приходилось даже карабкаться на четвереньках. И нигде не было видно ни одного дома, не было слышно ни звука — бесконечным был этот край, пустынный и однообразный.

— А мы не заблудились? — спросила Ханца. На лице ее выступил пот, губы искривились, словно она собиралась заплакать.

Мы стояли на высоком гребне холма, откуда было видно далеко вокруг.

— Ну почему заблудились? Вон церковь Трех Святых, — утешал Тоне Ханцу и самого себя. Мы посмотрели в ту сторону — вдали, высоко, там, где начиналось серое небо, виднелась белая точка.

— А теперь, ребята, скоро будет холм, вот где нас ждет удача! Там всего три дома, а вокруг лес из одних фруктовых деревьев. В долине и на склонах сплошные яблони — как сосны и буки в нашем лесу.

У Лойзе заблестели глаза, у меня стало легче на сердце, а Ханца ускорила шаг. Яблони вместо сосен и буков! Да что там яблоки! В мешках у нас набралось их немало. Но тут было что-то иное, лучшее — сладость надежды… Не обязательно, чтобы там были яблоки, пусть будет что угодно…

Почти всю дорогу, с самого утра, мы шли молча.

Тоне, дома постоянно голодный, думал о кукурузных лепешках, о яблоках, о сладком грушевом сидре; и у Ханцы были подобные мысли, родные постоянно били ее, она весь день нянчила маленького ребенка и никогда не наедалась досыта; девочка мечтала о белом хлебе, о ярком пестром платке, может, даже о серебряных сережках; поэтому глаза ее были такими странными, словно она смотрела и ничего не видела. Оба они — брат и сестра — направлялись в удивительные края, где стояли дома из пряников с крышами из белого сахара. Оба шли и молчали.

И Лойзе мечтал. Его мечты еще больше напоминали чудесную многоцветную сказку — насколько прекрасную, настолько и невероятную. Он никогда не ел господской пищи, но, скорее всего, и не стремился к этому; лицо его было бледным, болезненным, а глаза горели, как пламя. Думаю, потому он плохо и кончил, что был таким…