Словарь для Ники - [9]

И всегда перед нашим отбытием Анечка собирала нам с собой в коробку из‑под торта оставшиеся несъеденными сладости и говорила маме:

— Какая ты счастливая! У тебя есть ребёнок.

АСТРОНОМИЯ.

Как раз сегодня собирался рассказать тебе о дружбе с астрономом, о том, как в станице Зеленчукской поднимался обсерваторским лифтом в кабину гигантского телескопа. И вот именно сегодня все радиостанции, передают сообщение: в глубинах Галактики обнаружена окружённая кислородной атмосферой планета!

Там вроде бы и углекислый газ присутствует. То есть всё, что необходимо для дыхания таких же существ, как мы.

Многие века поколения учёных трудились, изобретали. Верили в наступление этого дня.

Со школьных лет я тоже верил и ждал.

Планета находится невообразимо далеко   —   150 миллионов световых лет от нас.

Ничего! Эта непредставимая, головокружительная даль со временем будет преодолена, если при помощи современной техники человеческий глаз смог разглядеть сквозь такое расстояние…

Попомни меня, астрономия превратится из Золушки наук в одну из самых главных, и однажды мы увидим изумлённые глаза других разумных обитателей Вселенной. Несомненно, тоже наблюдающих за нами.

АЭРОДРОМ.

Ученые в один голос утверждают, Ника, что когда‑нибудь, когда‑нибудь вся Земля превратится в сплошной аэродром, или космодром.

Со всех сторон нашего обречённого шарика последними рейсами будут спешно взлетать специальные космические аппараты с последними жителями Земли.

Всех–всех увезут на другую, заранее подобранную планету Солнечной системы. Или ещё дальше   —   на кружащуюся в глубинах Галактики, которую им предстоит осваивать подобно тому, как осваивали европейские колонисты впервые открытый американский континент.

«В доме Отца моего обителей много», — говорит Христос.

Не пугайся! Предсказываемое астрономами катастрофическое столкновение с астероидом может случиться через много веков, даже через миллионы лет.

Но уже теперь я порой воспринимаю нашу родную, поросшую травами твердь как взлётную площадку и заранее пытаюсь представить себе чувства самого последнего пассажира, успевшего бросить последний взгляд…

Б

БАБОЧКА.

Ошеломляющий пример чуда Божьего: малоподвижное, довольно‑таки неприятное ползучее существо, каким является гусеница, превращается в нечто очаровательное, по вольной лёгкости полёта и красоте превосходящее даже птичку колибри.

Может быть, это волшебное превращение   —   намёк на то, чем станет душа после жизни.

Эти порхающие цветы почему‑то любят наслаждаться полётом над синевой моря, довольно далеко от берега.

Не раз уставшая бабочка присаживалась на корме моей шлюпки, и я на время переставал грести, чтобы не вспугнуть её.

БАР.

На ночной улице по обе стороны бульвара Рамбла разноцветно мигали вывески ресторанов и баров. Оттуда доносились звуки музыки. Пока я шёл в потоке гуляк мимо освещённых фонарями вековых платанов и работающих цветочных киосков, музыка сменялась: то джаз, то какая‑нибудь мелодия, исполняемая на гитаре или на пианино.

Рамбла   —   лучший бульвар из всех, какие я видел. На длинное зарево его огней я вышел случайно, нашлявшись по улицам и площадям спящей Барселоны. Бульвар принял меня в свою бессонную жизнь, повёл к таящемуся где‑то неподалёку Средиземному морю.

Не дойдя до него, я почувствовал, что приустал. Вышел с бульвара, пересёк опустевшую улицу, толкнулся в первый попавшийся бар.

Он был крохотный. В полутьме за столиками сидели матросы, какие‑то парни с девушками; потягивали напитки, слушали доносящиеся из динамиков латиноамериканские песни.

У стойки тоже теснились посетители. Я протиснулся, заказал бармену с серьгой в ухе кофе, апельсиновый сок и увидел рядом с собой бородатого старика. Это был типичный францисканский монах в рясе, подпоясанной верёвкой. Он отпивал кофе из чашечки.

Бармен выжал сок из двух апельсинов, перелил его из соковыжималки в высокий бокал, о чём‑то спросил.

Я не понял. Тогда бармен зачерпнул серебряной ложкой из вазы с наколотым льдом несколько кусочков, продемонстрировал. Я кивнул.

С этой минуты почувствовал, что монах наблюдает за мной.

Я наслаждался ароматным, обжигающим кофе, запивал каждый глоток ледяным соком и думал о том, что вскоре впервые в жизни увижу Средиземное море, и о том, что оставшихся денег может не хватить на такси, чтобы хоть под утро вернуться в отель «Экспо».

Монах встретился со мной взглядом, тихо произнёс по–итальянски:

— Хутто бене. Все хорошо.

И так улыбнулся, что я вышел из бара, унося эту улыбку в сердце. Навсегда.

БАРАБАН.

Как эти барабаны называются у них в Нигерии? Там–там?

Франк сидит, зажав между коленями высокий, расписанный цветными узорами африканский барабан, колотит в него чёрными ладонями с розовыми пальцами, поёт христианские гимны.

Он давно, несколько десятилетий живёт в Москве. У него русская жена Нина, дочка Лиза.

Не знаю, какие сны ему здесь снятся. Навряд ли слоны и жирафы родины. Скорее всего, и во сне он пытается защитить лицо от напавшей на негра банды.

Он бьёт в барабан.

Ника! Мне стыдно за то, что к этому высокому, по–своему элегантному человеку без конца привязываются милиционеры, отнимают честно заработанные деньги. Я боюсь за будущее его смуглой дочери.