Слова через край - [151]

Превратить Москву в центр кино, борющегося за мир (4 сентября 1970 г.)

…Мне кажется, настало время каждому спросить себя, соответствует ли его деятельность в области кино целям мировой революции.

Мы говорили с советскими друзьями — как об одной из многих возможных мер — о том, чтобы сюда, в Москву, стекались предложения, поступающие из всех стран мира, о создании таких фильмов, или, лучше сказать, о создании такого кино, которое способствовало бы реалистическому пониманию идеи мира между народами… С этой целью следовало бы создать международный комитет, состоящий из двенадцати самых крупных представителей науки и искусства, пользующихся всеобщим уважением за вклад в дело прогресса человечества, и этот комитет отбирал бы из большого потока предложений (не устанавливая никаких ограничений в отношении жанров, формы, метража и так далее) все то, что дало бы кино возможность сделать качественный скачок и помогло бы ему выполнить ту роль, которую я назвал бы революционной… Вот конкретная почва для работы Всемирного Совета Мира.

ИЗ «HE-КНИГИ»

Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо, это прекрасный магнитофон! Я сразу же почувствовал себя свободным и независимым, ну совсем другое дело — алло, алло, раз, два, три, — какая красота! Да-да, он работает, а кроме того, видите ли, слова, по счастью, обладают смыслом; и если я сейчас говорю: я видел, это значит, что я в самом деле видел — какая ясность, какая непосредственность, — братья итальянцы, я видел потасовку между полицией и фашистами, я видел, как они лупили друг друга, а позади них, там, в тени, подобно водяному знаку на ассигнации в тысячу лир, были другие — по меньшей мере сотня, я их узнал, это люди, которые ходят вверх-вниз по монументальным лестницам и никогда не спотыкаются. Я бы обязательно споткнулся, потому и не могу быть даже мэром (раздается кашель), черт бы побрал этот кашель! Теперь они попытаются подорвать доверие ко всему, что я ни скажу, ибо, говорят они, у него кашель, но я брожу по улицам и голосом средневекового глашатая твержу: я видел, я видел. Понятное дело, из-за меня творится настоящий кавардак в уличном движении, ужасные пробки, фургоны, всевозможные фургоны, фургоны с кока-колой, фургоны с еще не освященными облатками для причастия создают заторы наряду с полицейскими машинами… однако они поостерегутся меня арестовывать. Я думаю, меня не арестуют. Неужели мы будем делать из него мученика? — говорят они, — ну уж нет, и тогда распространяют слух, что я не моюсь, что мое сквернословие совершенно научно доказывает, как прогрессирует атероскле… Маразматик, совсем выжил из ума, наверно, скажут они — и пустят полицейского агента, переодетого представителем профсоюза писателей, ходить по Пьяцца дель Пополо, между столиками кафе Розати, Кановы — вы меня понимаете? — там, где собирается весь этот клан, и объяснять, что если бы я умел как следует вылепить персонаж, то не прибегал бы к автобиографизму, ко всем этим, как они выражаются, неестественным художественным средствам, а я в это время выступаю на митинге и говорю, пошли они все подальше, ни за что на свете я не соглашусь придумывать, создавать кого-то по имени, допустим, Грандоцци, они этого хотят, чтобы меня отвлечь, когда, наоборот, нельзя терять времени, когда за одну секунду пуля — мы вынуждены это признать — пролетает тысячу метров и даже еще больше.

Мне, конечно, жаль, что кое-кто из моих друзей перестал со мною здороваться, ну не то чтобы совсем перестал, но здоровается как-то по-другому, а это, в сущности, все равно что не здоровается. Одному из них я как-то предложил: давай сделаем одну вещь — попробуем в течение целого месяца петь, и горе тому, кто заговорит, только петь, все, что мы хотим сказать, будем петь, потому что опера, пожалуй, единственная серьезная вещь, оставшаяся в нашем распоряжении, в ней нет пустот, вялых мест — не правда ли? — даже если человек говорит «до свиданья», он должен вам это пропеть, а это уже нечто совсем другое, одним словом, накладывает ответственность, кроме того, надо организовывать шествия с музыкой и пением, я видел, я видел такие шествия, когда поют хором, это впечатляет (короткий аккорд на гитаре): «Ах, синьор, я ушел из-под родимого крова», это все, наверно, их пугает, однако я должен сказать совершенно ясно и определенно, что страх перед книгами не идет ни в какое сравнение со страхом перед событиями, можете бить меня по шее при помощи всех приемов каратэ, но я не соглашусь с тем, нет, но признаю, что книги могут напугать сильнее, чем события (несколько раз раздается звон колокольчика); нет-нет, это не церковная месса, что же это такое? Прокаженный? На меня уставились словно на прокаженного — это я сам подвесил себе на шею хорошенький колокольчик и направляюсь на Пьяцца дель Пополо, но с кем там говорить; и вот я уже брожу под окнами Виминала[28], завернувшись в простыню, чтобы испугать их, но их уже не пугают ни слова, ни даже простыни и призраки, да какое там — призраки, ничто их больше не пугает, они не боятся слов, ни написанных, ни произнесенных, а раз так, чао! — я удаляюсь на Капреру