Слоник из яшмы. По замкнутому кругу - [36]
— Тот самый, что купила я в Берне у букиниста?
— Да. Я подарил его Светлане.
— Она знает французский?
— Светлана знала три языка, поэтому лагерное начальство держало ее на картотеке живых и мертвых.
— Как это случилось?
— В лагере появился врач гауптштурмфюрер СС Ульрих, он производил опыты на заключенных по иммунитету к газовым ожогам. В первую же группу подопытных попал я. Светлана подменила мою карточку своей. Ей сделали фосфорный ожог до голени. Лечение препаратом «Р-17» из Радебейля ничего не дало. Ноги пришлось ампутировать…
«Она беспомощна», — вспомнила Луиза.
— После нашего освобождения до советской зоны оккупации я нес ее на руках. Два раза она пыталась от меня скрыться…
— Почему?
— Светлана боялась моей жалости больше, чем боли.
Лоран подошел к письменному столу и приоткрыл обложку дневника.
— Ты еще пишешь стихи?
— А ты считаешь, что стихи, подобно кори, — детская болезнь?
— Понимаешь, Лу, я бы не разрешил заменить карточку, но поздно узнал, слишком поздно…
Они помолчали.
Окинув взглядом сервировку банкетного столика, Лоран спросил:
— Будет третий?
— Я пригласила свою переводчицу Сухаревскую. Алла опаздывает, считая, что у нас есть о чем поговорить. Вот и она…
Раздался стук в дверь.
— Войдите!
Положив на стул портфель, Сухаревская поздоровалась с гостем.
— Простите за опоздание, пришлось забежать в читальный зал.
— Алла, позвоните, пожалуйста, на этаж. Можно подавать закуску, — распорядилась Луиза.
Сухаревская занялась телефоном, а внимание Лорана привлекла картина, стоящая на тумбочке. Писанная в манере художников-миниатюристов, картина была подписана: «И. Фотiев», и датирована 1896 годом. Две березки, меж ними качели. Домик в три окошка. Рамы распахнуты, занавески выпростаны сквозняком. На подоконниках в буйном цвету белые и красные герани.
Через плечо Лорана вместе с ним полотно рассматривала и Луиза.
— Тебе живопись сродни. Не правда ли, хорошо?
— Очень выписано, жестковато, но ничего не скажешь, профессионально.
К ним подошла Сухаревская.
— Вот купили мы эту картину нехорошо. До сих пор не могу себе простить, что дала согласие…
— Ничего страшного. Мой духовник, прелат Штаудэ, просил меня привезти нечто подобное — домик, герани на окнах, березки. Он родился здесь, на Волге, в Покровской слободе, и ему запомнился пейзаж детства…
— Прелат Штаудэ? — переспросил Лоран.
— Я забыла. Ты же его знаешь по Берну.
— Знаю. Штаудэ я знаю.
В номер вошел Ваныш с закуской на подносе.
Ели молча. Разговор не вязался. Слишком много прошло времени со дня их последней встречи.
Когда Лоран поднялся, сказав, что торопится, Луиза его не удерживала.
— Пожалуй, я пойду тоже. — Алла объяснила: — В восемь тридцать у меня урок.
Выйдя на улицу, Сухаревская и Лоран невольно остановились друг против друга.
— Вы, Алла, сказали, что эта картина нехорошо попала к вам в руки. Что вы имели в виду? — спросил Лоран.
— Только то, что сказала. Пойдемте посидим где-нибудь. Здесь за углом сквер. Я так набегалась за день… — Энергично размахивая портфелем, Сухаревская пошла вперед.
— Я слушаю вас, — напомнил Лоран, когда они расположились на садовой скамейке.
— Мне понравилась Луиза Вейзель своей искренностью и объективностью суждений. Почувствовав мое расположение, она стала доверчивее и обратилась ко мне с просьбой: помочь ей купить русский пейзаж, на котором были бы изображены березки, дом, цветы на подоконниках. Ее просьба меня удивила. Вейзель объяснила: у Штаудэ она венчалась, Штаудэ крестил ее ребенка, и, несмотря на то что их старый духовник стал прелатом кантона, он не забывает ее семью. Узнав, что Луиза по поручению газеты едет в Россию, прелат просил ее купить русский пейзаж, похожий на знакомый ему с детства вид из окна дома…
>— …Мы с этим гражданином зашли в парадное соседнего дома..
— Сентиментально, но похоже на истину, — заметил Лоран. — Что же дальше? Вы купили пейзаж?
— Купили, но при не совсем обычных обстоятельствах. В десятке комиссионных магазинов мы не нашли ничего подходящего. В магазине антикварии на Арбате к нам подошел человек и предложил купить у него картину. Не возлагая больших надежд, мы с этим гражданином зашли в парадное соседнего дома. Здесь мы увидели картину, на которой было изображено все то, что было нужно чувствительному прелату Штаудэ. Пейзаж стоил пятьсот рублей. Вейзель хотела сейчас же заплатить деньги, но я удержала ее, сказав, что в нашей стране не принято делать подобные покупки у частного лица. Гражданин объяснил, что хотел отдать картину в магазин, но ее оценили в триста рублей. Он согласен сдать пейзаж, но при условии, если ему оплатят разницу. Мы вернулись в магазин, гражданин сдал картину на комиссию, пейзаж действительно оценили в триста рублей. Вейзель оплатила покупку, попросила завернуть ее, затем вышла с этим гражданином на улицу и вручила ему в моем присутствии остальные деньги.
— Что вас тогда насторожило?
— Мне показалось, что гражданин очень уверенно подошел к нам, словно знал, что пейзаж надо предложить именно нам. Позже я успокоила себя мыслью, что он мог слышать, как я, по поручению Вейзель, обращалась к продавцу с просьбой показать нам пейзаж с березками.
