Слоник из яшмы. По замкнутому кругу - [34]

На фотографии был толстый лысый человек в брюках на подтяжках, с пиджаком, перекинутым через руку. Протянутую ладонь он не успел отдернуть, а в глазах его были страх и наглость. На лице Авдеева глуповатая улыбка торжества, словно он сделал все, на что способен, и ждет заслуженного вознаграждения.

— Что в шифровке? — спросил я.

— Я не мог дожидаться полной дешифровки. Но кое-что мне успели сообщить: более подробные данные в области сверхнизких температур, сверхпроводимости и лазерной техники.

Вошел полковник Шагалов и направился к Луневу, видимо, ему доложили о возвращении старшего лейтенанта.

— Пойдемте ко мне, Евгений Корнеевич, доложите.

Лунев улыбнулся мне и вышел вслед за полковником.

В дверь постучали, и в кабинет вошел капитан Трапезников. Мы с ним не виделись очень давно.

Трапезников поздоровался, сел к столу. Было видно, что Игоря Емельяновича распирает от важных новостей. Он снял очки и, глядя вприщур, обстоятельно протер их носовым платком. Затем достал из пачки папиросу, молчаливо получил мое согласие и закурил.

— Этой ночью, — начал он, — я дежурил по отделению. В четыре утра звонок из ГАИ: «Вы давали поручение на розыск черного «Москвича-403»?» Машина была обнаружена этой ночью в тридцати километрах от города. Оперативный отряд начал преследование. Прилагая все силы, чтобы вырваться из окружения, водитель на большой скорости сбил шлагбаум и врезался в состав дачного поезда, — рассказывал Трапезников. — Был плотный туман, видимость семь-восемь метров. Выезжаю на место: «Москвич» черный. Знакомые протекторы. Лобовое стекло вдребезги. Радиатор, капот, передние крылья, фары покорежены и вмяты в кабину. Водитель одет в однобортный костюм табачного цвета, белая рубашка с вишневым галстуком. Руки в черных перчатках. Лицо до неузнаваемости разбито и порезано стеклом. В боковом кармане паспорт на имя Доната Юколова и членский билет Союза художников, семьсот рублей денег крупными купюрами. В кармане брюк охотничий нож с роговой рукояткой…

— Водитель жив?

— Слабые признаки жизни…

— Перчатки сняли?

— Нет, Федор Степанович. Мы только закончили осмотр и фотографирование места происшествия, а судебный медик работает и сейчас. Мы посоветовались с товарищами из ГАИ и пришли к заключению: дело ваше, вам и заниматься его расследованием. Оставили все как есть, выставили охранение, и я приехал за вами.

— Сейчас я поставлю в известность полковника.

Через полчаса мы были на переезде.

Солнце стояло высоко, туман быстро редел, только в распадке еще держались косматые клочья.

Разбитый «Москвич» находился справа от настила, между полотном железной дороги и стойкой шлагбаума.

Водитель лежал на обочине. Конечно, отсутствие бороды, усов, стриженые волосы и многочисленные порезы сбивали сходство, но все же это был он, Хельмут Мерлинг.

Судебный медик установил время катастрофы: в десять — двенадцать часов.

— Осмотр довольно поверхностный, — сказал эксперт, — но совершенно ясно, что потерпевшего нельзя помещать в тюремную больницу. Он в бессознательном состоянии. Пульс замедлен, рвота — симптомы сотрясения мозга. Кроме того, перелом ключицы и двух ребер с проникающим ранением плевры. Положение тяжелое. Его надо направить в отделение легочной хирургии городской больницы.

— Сколько понадобится времени, чтобы восстановить его здоровье? — спросил я.

— Думаю, что дней пятьдесят, это в лучшем случае…

По моей просьбе эксперт ланцетом вскрыл перчатку на правой руке Мерлинга. Я увидел длинные тонкие пальцы, испачканные красками, особенно бросались в глаза сурик и французская зелень.

К переезду громко сигналя подъехала «скорая помощь». Санитары положили Мерлинга на носилки и внесли в машину.

Я поручил капитану Гаеву проследить за госпитализацией Мерлинга и постоянной охраной палаты.

Больше мне здесь делать было нечего, сегодня же вечером я мог выехать в Москву.

* * *

Прошло ровно пятьдесят дней.

Я заказал разговор с полковником Шагаловым и дожидался у себя в кабинете звонка, как вдруг в кабинет вошел старший лейтенант Лунев. Он был явно смущен и нервно поправлял воротничок рубашки.

Евгений Корнилович передал привет от полковника Шагалова и с виноватой улыбкой замолчал.

— Как Мерлинг? — спросил я.

Помедлив, Лунев ответил:

— В ночь на двадцатое октября Мерлинг скрылся…

Ошеломленный, я даже растерялся.

— Две недели назад я разговаривал с главным врачом больницы. Он говорил, что Мерлинг поправляется, но медленно, едва двигается по палате с чужой помощью.

— Он симулировал, а сам разрабатывал план бегства.

— Вы должны были перевести его в тюремную больницу!

— Перевод был назначен на двадцать первое, а двадцатого в четыре утра он оглушил сиделку и бежал.

— Откуда Мерлинг узнал о своем переводе в тюремную больницу?

— Видимо, проговорился кто-то из больничного персонала. Выясняем…

До этого мне казалось, что это последняя страница мрачной истории Хельмута Мерлинга. Придется открыть новую…

Я вынул из стола чистый лист бумаги, наверху написал и жирно подчеркнул:

ХЕЛЬМУТ МЕРЛИНГ.

По замкнутому кругу

ВОШЛИ В КРУГ

«Старика Патинэ мы звали Боссю[1]. Ящик чудес, который старик носил на спине, делал его горбатым. На площадях Орадура, Бурганьёфа или Конфалана, водрузив свой ящик на треногу, Боссю хриплым жиденьким тенорком призывал: «Смотрите чудо Патинэ! Только десять сантимов! Маленький корсиканец на балу в Сан-Суси! Великий полководец перед битвой у Аустерлица! Вечные муки грешников в аду! Только десять сантимов!»