Слон императора - [120]

– Зигвульф, – сказал он мне с таким серьезным выражением лица, какого я никогда еще за ним не замечал, – я не буду сопутствовать тебе по дороге в Ахен.

Я от неожиданности открыл рот. Озрик был рядом со мной на протяжении всей моей жизни, с тех самых дней, когда он оказался рабом во дворце моего отца. Мне никогда не приходило в голову, что он может выбрать иной путь в жизни, кроме как всюду сопровождать меня.

– Ты решил остаться в Багдаде? – с трудом выдавил я. – Почему?

Мой друг посмотрел мне в глаза:

– Кажется, здесь у меня есть будущее.

У меня голова пошла кругом:

– Будущее? О чем ты говоришь?! Ты же никого не знаешь! На что ты будешь жить? И где?

– Надеюсь, что надим Джафар возьмет меня к своему двору.

– И кем же?! – Я был настолько ошарашен, что говорил куда резче, нежели сарацин того заслуживал.

Озрик виноватым жестом сложил руки на груди. Он понимал, насколько сильно ошеломил меня.

– Я обладаю некоторыми лекарскими познаниями, но могу служить у Джафара и писцом, – сказал он тихо. – Ему как великому визирю требуется много прислужников. Я смогу быть ему полезным.

Мысли у меня путались.

– Ты уже обращался к Джафару на этот счет? – спросил я, и тут мой голос сорвался, потому что я понял, как было дело.

Возвращение из Зинджа было долгим и унылым – его глубоко омрачили воспоминания о смерти Вало. На протяжении всего пути Озрик и Зайнаб чуть ли не каждый день проводили много времени вместе, сидя на носу и тихонько беседуя.

– Зайнаб просила Джафара за тебя, верно? – сказал я, стараясь не вкладывать в голос обвиняющих ноток.

– Зигвульф, я очень надеюсь, что ты поймешь мое решение, – мягким тоном проговорил сарацин. – В Багдаде я куда больше ощущаю себя дома, нежели это когда-либо было в Ахене. – Он криво улыбнулся: – Даже летняя жара устраивает меня намного больше. Там, в сыром северном климате, у меня постоянно ломит кости и то и дело начинается лихорадка.

– Но что, если Джафар не возьмет тебя к себе? – напрямик спросил я своего друга.

Однако он оставался непоколебим:

– В таком случае я предложу свои услуги библиотекарю халифа. Знание Испании и северных земель поможет мне составлять карты и делать описания чужеземных стран.

– Ты твердо решил остаться?

Озрик переступил с ноги на ногу, не отводя, впрочем, от меня взгляда:

– Я долго и упорно думал о том, как мне лучше поступить. Мне бы ужасно не хотелось, чтобы ты считал, что я бросаю тебя, но я вижу для себя будущее здесь, в халифате.

– А Зайнаб? Она тоже есть в твоем будущем? – осведомился я, хотя и понимал, что мои слова больше похожи на детскую обиду.

Сарацин покачал головой:

– Она в два с лишним раза младше меня и могла бы сойти за разумную дочь, которой у меня никогда не было. Не забывай, что мы с нею оба испытали рабскую участь, и потому у нас есть и одна общая мечта – о тихой спокойной жизни, которую ты определяешь для себя сам.

– Но ведь Зайнаб так и остается рабыней, – напомнил я ему.

Озрик сохранял железное терпение:

– Да, она пока что рабыня, но ведь эта девушка – замечательная певица. Джафар щедр, и для своих невольников он скорее покровитель, нежели хозяин. Он еще в прошлом году пообещал Зайнаб свободу, да еще и денег на жизнь, если она и после этого будет так же прекрасно ему петь. Он говорит, что свобода поможет ей избавиться от грусти в голосе.

– И Зайнаб согласилась с этим предложением? – У меня словно стиснуло горло, ибо, задавая вопрос, я уже знал ответ на него.

Друг смотрел на меня с таким глубоким сочувствием, что я понял: он догадался о моих чувствах к этой прекрасной невольнице.

– Да, Зайнаб согласилась. Она говорит, что, когда обзаведется собственным домом, в нем найдется комната и для меня, если у меня будет на то желание.

Я испытал ощущение, будто меня с силой ударили в живот – так, что ни охнуть, ни вздохнуть. В одно мгновение я лишился друга и спутника, который постоянно был рядом со мной с младенческих лет, а женщина, о которой я мечтал, сделалась полностью для меня недосягаема.

Меня охватило такое разочарование и такая тоска, что я готов был завыть. Озрика я знал более чем хорошо и понимал, что он не изменит своего решения. У меня же не было права требовать, чтобы он отказался от своих планов в угоду моим желаниям. Он уже давным-давно перестал быть моим рабом или слугой, но оставался моим другом, и теперь мне следовало пожелать ему счастья.

А больнее всего резануло меня то, что Зайнаб в своем будущем не видела места для меня, а может быть, и ни для кого другого. Обретя выбор, она предпочла одиночество. Я вдруг с неожиданной горечью ощутил, что эта красавица предала меня, и готов был обвинять ее в том, что она поманила меня несбыточной мечтой. Однако я сделал над собой усилие и тут же взял себя в руки, напомнив себе о том, что ни разу не дал себе труда выяснить или хотя бы задуматься о том, чего может желать Зайнаб. Ее красота и наслаждение, которое я испытывал, пребывая в ее обществе, настолько поразили меня, что я испытывал к ней лишь влечение как к предмету любви, коей она со мной не разделяла. Зайнаб вовсе не играла мною и не пыталась подавать мне ложных надежд. По неведомым мне причинам – может быть, из-за своей натуры, а может, виной тому была ее участь рабыни, – она оградила себя от всего мира стеной и сделалась недостижимой.