Слон и кенгуру - [44]

Если, размышлял мистер Уайт, предположить, что уберечь тело от изломов и трещин (при транспортировке) можно, покрыв его слоем серебра толщиной самое малое в одну восьмую дюйма, мы должны также принять во внимание, что такое покрытие сделает неотчетливыми мелкие черты лица покойного. Стало быть, придется через пятнадцать, скажем, минут приподнять мистера Черчилля в электролитической ванне — так, чтобы лицо покрытию более не подвергалось. А все остальное продолжим покрывать…

Он перестал почесывать Домовуху и приподнялся на локте.

Снег шел так тихо, так мягко и все же его было слышно. Синий, или зеленый, или серебристый в тусклом свете луны, — или и то, и другое, и третье, — он издавал, ударяясь в оконное стекло, тишайший, порхающий шум. Он словно тыкался носом в окно, пытаясь понять, как за него пролезть, вычерчивая графики между его деревянными асимптотами. И отбрасывал белый лунный свет к потолку, переворачивая вверх ногами все тени.

Глава XVIII

Снегопад продолжался во весь январь — самый долгий, какой помнили местные жители. Белые наносы лежали вдоль живых изгородей, снег набивался в закрытые места наподобие дорог, — зато ходить по полям стало намного легче. Домовуха скакала по нему, облекая лапы в кристаллическое сияние и проваливаясь на глубоких местах, отчего на мордочке ее появлялось удивленное выражение, и она кусала снег и с ликованьем облаивала. В волосках ее лап он сбивался в лепешки. Миссис О’Каллахан снегопадом была недовольна, она вообще считала, что Ковчег вполне можно было построить где-нибудь еще и, желая нанести погоде ответный удар, лишила своих милостей Титси. Кошка, изгоняемая вечерами из теплого дома за то, что она оказалась и неудачницей, и вообще не шибко святой, вынуждена была ночевать среди холодного безмолвия, и пыталась усовестить хозяйку, мяукая ночи напролет, но не усовестила. Микки удовлетворенно пилил дрова, по одному полену за двадцать минут, радуясь, что никакой работы за стенами дома ему исполнять не приходится. Мистер Уайт дважды в день высыпал на снег хлебные крошки для птиц. Аборигены, крадучись бродившие вокруг дома, при каждой встрече с ним величали его «ваш Честью». За три, примерно, тысячи лет они приноровились умиротворять тихими словами все, что внушало им страх либо ненависть, а мистер Уайт, решили аборигены, это сила, с которой, хошь не хошь, но считаться приходится.

Произошло и несколько событий воистину прекрасных. Во-первых, обитавшие на Скаковом Поле зайцы оделись в белые шубки. Собственно, и шкурки кроликов стали голубоватыми, а серые куропатки приобрели подозрительный вид — судя по всему, они раздумывали, не податься ли им в куропатки белые, которые, как известно, вовсе и не куропатки, а просто курообразные птицы, да еще и из подсемейства тетеревиных. Летние горностаи без малейших колебаний обратились в зимних. Ну а дикие гуси стали такой заурядностью, что мистер Уайт перестал даже лицо обращать к закатному небу, заслышав их лай. Как-то раз, прогуливаясь вдоль неузнаваемого Слейна, он услышал прекрасные, неторопливые биения, увидел у кромки воды белые крылья и крякающую дикую утку под ними и отправился домой, к меду и гренкам с маслом, почти боясь признаться себе, что присутствовал при охоте кречета.

Слейн приобрел ширину почти в полмили. Река вплотную подобралась к перевернутому сенному сараю, а от него раскинулась до теплицы миссис Балф — широким простором подмерзающей коричневатой воды с кружащими посередке льдинами.

После снегопада ударил мороз. Аборигены, все как один, немедля покачали головами и объявили, что Морозы Дождик Нагоняют; однако на сей раз оказались в некоторой мере не правыми, поскольку мороз продержался до конца февраля. Впрочем, ошибиться на веки вечные они, разумеется, не могли, рано или поздно, а дождь все равно пошел бы и, когда спустя месяц настал его черед, все они порадовались справедливости своей поговорки.

Тогда-то участь Беркстауна и была решена.

Таянье снега в северной части страны, где он лег еще и погуще на мокрые болота и сочившиеся речушками горы, уже в первые часы оттепели извергло в Слейн колоссальную массу воды, — как будто в него губку выжали. Осенние дожди и так уж небывало расширили реку. Теперь же, накопленный за месяц снег, мгновенно растаяв, создал паводок, который невозбранно разлился по долинам и низинам. Вода обрела голос, она со звучным урчанием била в гулкое днище Ковчега и хихикала, ударяясь в стену гостиной, позванивала, подбираясь все нараставшей зыбью к последней стене фермерского дома. И через несколько часов проникла в первый этаж.

То был сигнал к погрузке.

Строительные работы, становившиеся по мере их завершения все более неспешными, сменились теперь лихорадочной суетой отплытия. Требовалось соорудить — из навоза, куча коего была единственным источником рыхлого материала, — рампу, которая доходила бы до оставленного в торце Ковчега квадратного прохода. По ней надлежало завести и распределить по стойлам упиравшихся животных, а разместив, закрепить болтами последние листы железа. Нужно было поторопить миссис О’Каллахан и Микки с укладкой их матросских сундучков. Сам мистер Уайт, рассудив, что он берет с собой «Библиотеку Эвримен», решил воздержаться от такой роскоши, как короб с персональным имуществом. Ковчег и так уж был нагружен всем, что он хотел взять, и добавление к этому личных вещей представлялось мистеру Уайту нечестным. А кроме того, он никак не мог сообразить, что эти вещи собой представляют.