Слон и кенгуру - [41]

— Так вы с ней уже разговор завели.

— Очень хорошо, — сказал мистер Уайт. — Конечно, если Оно не ответит, это может произойти и по другим причинам. К примеру…

— А пока вы с ней разговариваете, мы с Микки молитвы по четкам почитаем.

— Нет, не стоит. Это неуместно. Послушайте, а разве не существует литании Святому Михаилу, вы могли бы ее прочесть.

— Это только вы можете знать, мистер Уайт.

— Полагаю, это означает, что вам она не известна. И все же, я уверен, она существует. (Кстати, по-моему, слово, которое мы вспоминали, это «осмос».) Ну, раз вы ее не знаете, нам от нее проку не будет. Так, дайте подумать. А шепотом вы молиться не можете?

— Микки не станет. Притворится, будто молится, а сам ни слова не скажет.

— Я не понимаю, — раздраженно сказал мистер Уайт, — зачем нам вообще молиться. В первый-то раз не молились. Ладно, если без этого не можете, произнесите ту, что перед исповедью читаете. В ней и Михаил упоминается.

Миссис О’Каллахан и Микки встали на колени спиной к печи, оперлись локтями о сиденья своих стульев и принялись за дело. Мистер Уайт задал вопрос.

Ответа не последовало.

Позже, когда они обсуждали эти великие тайны, миссис О’Каллахан жалобно спросила:

— И чего она с этим Ковчегом к нам заявилась? Других, что ли, нету?

Глава XVII

Работать в укрытом от непогоды нутре Ковчега было приятно. Ровный рокот наружного дождя становился здесь неприметным, забывался, словно шум мельницы, — так тот, кому приходится работать внутри барабана, по которому кто-то мерно стучит, быстро перестает этот стук слышать, — и мистер Уайт напевал, не замечая того, монотонно, как человек, думающий о чем-то своем. «Есть в Бангоре три милых девицы» — гудел он, припечатывая угольник к торцу бруса два-на-два, чтобы определить длину паза. «Бангор» — повторил он пять минут спустя, озираясь в поисках карандаша. «Бангор» — найдя карандаш уравновешенным на ручке пилы. «Бангор» — живо прочерчивая последнюю линию. А затем, попилив так и этак, с перерывами, которые требовались, чтобы убедиться, что пропил не слишком глубок, снова: «Есть в Бангоре три милых девицы». Сравнение шипа с пазом, новые долгие поиски карандаша, каковой он имел привычку иногда засовывать в бороду, как клерки укладывают свои за уши, да там и забывать, еще два-три эффектных прохода пилы и наконец:

«Есть в Бангоре три милых девицы,

Но я распрекраснее всех».

Затем сумрачное гудение повторялось da capo[36] и продолжалось часа три, пока наконец: «Будь он проклят, этот мотивчик. Та-ра-рам-тидли-ам-пом. Та-ра-рам-тидли-ам-пом. Тидли-идли-ам-пом-пом». Этому та-ра и так далее долженствовало изображать «трубное соло», которое принято приписывать Перселлу. Другим любимчиком мистера Уайта было Ти Ри, Ри Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри Ри, Ти Ри. («Исусе, свет людских желаний».)

Снаружи Ковчега было не так уютно. Микки шлепал взад-вперед по двору, по большей части ушедшему под воду, и оказывал первую помощь коровам, страдавшим судорогами и иными недугами, которые порождались принятой в Беркстауне системой доения.

А вне самой фермы, вне гудения мистера Уайта, хлюпанья Микки и отшкрябывания миссис О’Каллахан бесчисленных кухонных столов, все и совсем ни на что не походило.

Дождь лил феноменальный. Фермеры, даже самые расторопные, теряли урожаи. Для пахоты было слишком мокро. Работников занять было нечем, — поначалу им поручали починку того-сего, но, в конце концов, они починили все, а платить-то им все равно приходилось. Слейн вышел из берегов. Первое половодье этой реки происходило обычно около Рождества и уносило стога сена, которые Микки забывал увезти со Слейновой Луговины, однако на сей раз вода, поднявшись, спадать не стала. Поначалу почтальон и прочие завзятые рыболовы, радовались, что рыбы в этом году будет хоть завались. Но затем начали гадать, как это им удастся подобраться к руслу реки. Стога Микки и стога фермеров не чета ему уплыли в Кашелмор, а там двинулись дальше. Потом по реке поплыл мертвый скот, трупы неосторожных или оступившихся животных. Автобус, который прежде останавливался неподалеку от Беркстауна, ходить перестал.

Натурально, винили во всем мистера Уайта.

Ему-то хорошо, говорили люди, — пробежится до своего Ковчега и даже ног не намочит, а что он с соседями сотворил? Он джинтельмен, говорили они, и конечно, какое ему дело до бед, которые он наслал на рабочий люд? Но пускай вспомнит, что им тоже на жизнь зарабатывать надо, и оставит евойные фокусы.

Было предпринято несколько решительных попыток сжечь Ковчег дотла, сорванных тем, что он оказался железным. После наступления темноты окна Беркстауна стали подвергаться регулярным обстрелам мокрыми кирпичами и замшелыми булыжниками. Мистер Уайт, человек, вообще-то, робкий, до того заинтересовался этими метательными снарядами, что после каждого удачного броска, каковые, впрочем, были редки, выскакивал в темноту, надеясь изловить супостата и промерить кости его руки. Таковой его замысел поверг нападающих в ужас и спас ферму от серьезных повреждений. Он объяснил миссис О’Каллахан, что снаряд, пущенный со скоростью V под углом в а