Слон для Карла Великого - [23]

– Это неправильно, – сказала она громко, и воспоминание распалось, не оставив ничего, кроме горечи.

Она обернулась. Она знала, что Аделинда наблюдает за ней через окошко в двери еще до того, как увидела послушницу. Женщины посмотрели друг на друга молча и враждебно. Каждая понимала, что знает о нарушении правил со стороны другой.

– Выпустите меня, сестра главная певчая! Никто не узнает о вашей маленькой тайне, только выпустите меня! – С темными кругами вокруг глаз Аделинда выглядела так, словно какой-то демон высосал из нее всю жизнь.

Имма молча встала.

– Я хочу вон отсюда, вон, вон! – хрипло закричала Аделинда. – Открой дверь, ты, проклятая монахиня!

Имма не торопясь пошла назад, к защищавшим ее зарослям живой изгороди. Она тихо плакала про себя, когда зелень лабиринта окружила ее со всех сторон. Разоблачена послушницей. После стольких лет.

Она хотела покаяться.

Время пришло.

Затем она пустилась бежать.

8

– Женские монастыри! – голос аббата Йоханниса гремел так, что его было слышно в коридоре. Дрожащий от злости, он доносился из кельи аббатисы. Имма ускорила шаг. Визит аббата был ведь запланирован только на послезавтра. В следующий момент она отодвинула занавеску в сторону и вошла в келью, задыхаясь от быстрой ходьбы, с лицом, на котором еще не высохли слезы.

– Pater Immediatus[20], – поприветствовала она гостя. – Разрешите войти?

– Это вы уже сделали, Имма, – коротко ответил Йоханнис.

Священник стоял возле маленького окна, скрестив руки на груди, и внимательно смотрел на Имму. Перед ним на стуле сидела, словно грешница, аббатиса Ротруд, судорожно сжимавшая свои костлявые руки.

– Я не знаю ни единой мужской обители, в которой были бы настолько запущены ремесленные обязанности, – продолжал Йоханнис. – Дранка при малейшем дуновении ветра слетает с крыши. Заборы покривились. Этот монастырь – жертва упадка.

«Патер прав», – подумала Имма, оглядев помещение. Келья аббатисы была сырой даже в это время года. Зеленовато-черные пятна, как брызги, усеивали штукатурку и бутовый камень стен. Плесень виднелась даже в трещинах табурета и слишком маленькой кровати.

Главный аббат Йоханнис прислонился к окну и, казалось, был рад каждому глотку свежего воздуха, который попадал сюда через узкий проем. «Сейчас он, наверное, хочет побыстрее вернуться в Арль, ко двору архиепископа, в свои личные покои», – подумала Имма и подавила улыбку. Визиты главного аббата постоянно проходили, словно хорошо заученное выступление одного актера, вот только развлекательными они не были.

Прежде чем Йоханнис продолжил, его перебила Ротруд:

– Pater Immediatus, я благодарна Богу, что он снова уверенно направил ваш путь в Санкт-Альболу. Может, у вас с собой в багаже есть один из новых переводов Библии? Я просила вас в своем письме об одном из тех произведений Алкуина. Вы ведь получили мое письмо?

«Ее глаза потеряли остроту», – констатировала про себя Имма. Были времена, когда ее саму огонь веры в глазах Ротруд увлекал за собой. «Монастырь погибнет, и вместе с ним – монахини, которые должны были лелеять его», – подумала она.

Попытка аббатисы отвлечь священника от темы была такой неуклюжей, что просто не могла увенчаться успехом.

К удивлению Иммы, аббат все же отвлекся от порицаний. Он подошел к аббатисе и взял ее за руки:

– Ротруд, то, что я к вам приехал так рано, имеет причины. По пути сюда мне встретилось нечто ужасное. Промедление опасно. Очень опасно. Сейчас нужно поторопиться.

Имма тяжело опустилась на кровать аббатисы.

Йоханнис посмотрел на женщин, словно на двух церковных служек, которым он вынужден разъяснять серьезность их задач:

– Сарацины рядом, к западу отсюда. Они грабят и сжигают деревни. Если они сохранят направление своего разбойничьего похода, то через несколько дней будут здесь. Я боюсь самого худшего.

Ротруд подняла на него беспечный взгляд:

– Сарацины,Pater Immediatus, бесчинствуют на этой пограничной земле с тех пор, как я была послушницей. Однако им никогда не приходило в голову напасть на монастырь христиан. Никогда. Можно думать о мусульманских дьяволах что угодно. Они богохульники и вруны, убийцы и блудники, похабные дикари, лишенные разума. Однако они с уважением относятся к религиям других культур. Как я слышала, даже эмир в Кордове разрешает небольшие общины христиан и иудеев. – Пожилая женщина выразительно покачала головой. – Мне жаль жертв этих мародеров. Я буду молиться за их души. Однако здесь мы находимся под надежной защитой Господа.

Аббат уперся ладонями в выщербленную поверхность стола:

– Я с уважением отношусь к вашему жизненному опыту. Но в этот раз дела обстоят иначе. Багдад хочет разжечь новую войну против империи франков, а Кордова должна во имя Гаруна ар-Рашида спровоцировать императора. А где еще, спрошу я вас, мир так уязвим? Здесь, в Септимании. Кордова так и не смирилась с потерей провинции, перешедшей к франкам, даже теперь, когда прошло более пятидесяти лет. А для диких орд эмира рукой подать через Пиренеи до ваших ворот.

– У вас есть доказательства этой вашей дипломатической мудрости? – спросила аббатиса.

Бесцеремонность старухи доставила Имме тайное удовольствие.