Сломанная вселенная - [37]

Максим очень долго стоял в нерешительности. Нерешительность, в свою очередь, порождала безволие и томительно растягивала время. Страх, слабодушие, неуверенность в собственных силах — все это присутствовало в его сердце. Ведь он был человек. И слабости человеческие, разумеется, при нем. Нельзя сказать, чтобы он колебался: идти или нет. Решение давно было принято, причем — твердо и окончательно. Просто… просто сложно было сделать самый первый шаг. Проблема усугублялась тем, что он и понятия не имел, где находится это озеро Смерти, и в каком направлении вообще надо двигаться. Лишь открытость и незащищенность пустыни слегка способствовала его успеху. Озеро, какое бы ни было, легко было заметить на большом расстоянии.

Максим, все еще борясь с болезненным безволием, твердо сказал себе, что как только острие солнца выглянет из-за горизонта, он двинется в путь. Прошло не более двух минут, и пески стали созревать золотым цветом восхода, который успокаивающе действовал на душевные треволнения.

И вот, он совершил первые несколько шагов…

Это получилось!

Причем, без каких-либо затруднений. А отсюда сразу вывод — какой-то там мудреный закон о невозможности пересечения координатных осей, услышанный от Философа, выходит, на него не действует. Слегка ободренный этой мыслью и подавив в сердце последние колебания, Максим вдохнул полную грудь решимости и, ускоряя шаг, двинулся навстречу пустыне. Пески мягким покровом стелились под ногами и, поначалу даже казалось, приветствовали своего гостя. Ось Z осталась позади. Максим часто оглядывался и с некоторой тревогой следил, как она продолжает удаляться, становясь все тоньше — точно растягиваясь. Тревога нарастала тем больше, чем больше гасло искусственно созданное вдохновение, инспирированное лишь собственной волей — болезненной и сильно надломленной. Необходимо было чем-то поднять боевой дух. Он на ходу сочинил незамысловатую мелодию и принялся ее насвистывать, изо всех сил стараясь выглядеть веселым и беззаботным. Потом он взялся напевать куплеты из загадок, довершив их по своему усмотрению, так что сложилась целая песня:

«В сейфах памяти хранится,

В жизни оставляет след,

К нам оно не возвратится.

Это… дьявольский секрет!»

…зато в рифму. Далее:

«Шесть сестер зимой и летом

Врозь живут без расставанья,

Но одна пропала где-то.

Это… дурь без основанья!»

Максим даже испытал некоторое подобие творческого экстаза, пародируя легендарного сочинителя. С третьим куплетом, правда, как-то не клеилось. Рифма упорно не желала сотрудничать с плодами поэтического вдохновения.

Спустя некоторое время он понял, что и это вдохновение было искусственным и, как следствие, весьма непродолжительным. Песня быстро надоела, насвистывание мелодии уже начинало действовать на нервы. Никакие мысли, даже самые возвышенные, не возбуждали чувств. А надежда, несомненно еще присутствующая в душе, не давала прежнего ободрения… Творилось что-то неладное.

Максим внимательно поглядел на пустыню, потом — на свисающие сверху облака. И странное ощущение: обладая белесой голубизной, они в то же время казались бесцветными, мрачными и какими-то… ненужными.

А зачем вообще облака? Зачем пустыня? Зачем он сюда притащился? Есть ли хоть в чем-нибудь хоть какой-нибудь смысл?.. Подобные вопросы всплывали откуда-то изнутри, из самой трясины сознания, навевая крайнее угнетение духа. В душе словно что-то давило… Странное чувство, оно вызывает почти физическую боль, высасывая из тебя все силы, убивает всякое желание, парализует волю, повергает в апатию мозг, а мир вокруг делает серым и угрюмым.

Наконец он понял — это было УНЫНИЕ — то самое, о котором предупреждал Философ. Причем, уныние, не вызванное никакими внешними причинами, если не считать факта самого присутствия в этом проклятом царстве. Ведь ничего плохого или ужасного пока не произошло. Абсолютно ничего! Но какой кошмар стал твориться в душе! Будто внутри все гнило и кровоточило.

Максим уже не шел, а плелся по пескам, печально опустив голову. И, если б рыцарь был при своем полном обмундировании, его меч безжизненно болтался бы в свисающей руке, щит — наверняка уже потерян, конь — лежал где-то позади, кираса траурно поскрипывала, а отяжеляющий голову шлем с намертво опущенным забралом безвольно болтался бы из стороны в сторону. Он почти безучастно взирал на корчившиеся от боли карликовые кусты, сплошь черные, без единого зеленого листика, без малейших оттенков жизни. Жгло солнце, и он вскоре стал испытывать жажду, усугубляющую страдания. Все его помыслы и мечтания были уже не о принцессе и не о загадках, даже не о том, что делать дальше. Он молил небо о единственном глотке воды.

В испекшемся воздухе что-то зажужжало. Поначалу Максим подумал, что это банальные слуховые галлюцинации, столь обычные для такого душевного состояния, но жужжание стало сочетаться с каким-то мерцанием перед глазами. Вот, кажется, и первые жители пустыни… Это были большие летающие насекомые, в которых, если потормошить фантазию, можно было узнать огромного размера комаров. И предположение, увы, не являлось ошибочным.

Один из паразитов незаметно вонзился в обнаженную руку, и его черное продолговатое брюшко стало наливаться краснотой. Максим брезгливо шлепнул его ладонью и принялся отмахиваться от назойливых созданий. Особой боли они не причиняли, но многочисленные укусы вызывали во всем теле зуд. Затем он резко сорвался с места и, пуская из-под ног фонтанчики песка, побежал вперед, пока жажда и усталость не лишили его сил. Он остановился и, тяжело глотая воздух, поплелся дальше. На какое-то время маневр удался — туча комаров отстала, но не прошло и десяти минут, как воздух снова был наполнен тошнотным жужжанием.