Слишком много щупалец - [111]

Незачем коллеге знать, что на самом деле я не герой, а идиот, и что я зря привел остальных на гибель. И для Бартоломью было лучше сидеть в офисе и ни в жизнь не проситься «в поле», и Ангелике никогда не встречаться со мной, да и самому Харальду тоже.

Но как следует предаться самобичеванию мне не дали.

Дверь открылась, и в помещение вошли шестеро мощных дядек, вооруженных пистолетами. Нас открепили от стены, связали руки за спиной и повели куда-то по коридорам подземелья.

– Чувствую себя душой, которую провожают в обитель вечного покоя, – сказал я по-русски, когда мы двинулись вниз по винтовой лестнице. – Даже Хароны свои имеются.

– Молчать! – рыкнул по-английски один из провожатых.

Он вряд ли понял мои слова, но справедливо решил, что я затеял «антиправительственную пропаганду», и ткнул меня стволом пистолета в бок.

Больно, елки-палки!

– Слушаюсь, гражданин начальник, век воли не видать, – прогундосил я, будто взаправдашний зек, проведший на зоне половину жизни.

Уж помирать, так помирать весело, и еще так, чтобы причинить всяким гадам максимум неудобства!

Лестница закончилась коротким коридором, на стенках которого виднелись капли влаги, а на потолке темнели пятна плесени, а тот, в свою очередь, – металлической дверью размером два на два метра. За ней обнаружился тот самый грот, что мы видели на планах подземного уровня – бетонная площадка, утыканная какими-то странными колоннами. Дальше плескали уходящие во мрак волны, и высоко вверху прятался во тьме потолок.

В следующий момент я сообразил, что это вовсе не колонны, а что-то вроде обелисков, к нескольким из них привязаны люди.

– Это же Твардовский, – бросила сориентировавшаяся быстрее меня Ангелика.

И точно, к тому обелиску, что располагался прямо напротив двери, был примотан лохматый обладатель сивой бороды, темного балахона, безумного взгляда и червяков в шевелюре.

Всего же обелисков, выточенных из гранита, было девять. Места около трех занимали перепуганные люди, похоже, «пропавшие» туристы, на самом деле упертые адептами ЦСВ. А у самого крайнего с правой стороны стояло существо, больше похожее на персонаж из каких-нибудь «Звездных войн» или «Вавилона-5».

Из одежды на нем имелись только штаны, и это позволяло видеть сетчатую желто-черную кожу, напоминавшую крокодилью чешую. Руки до локтей покрывала густая шерсть, из живота торчали длинные зеленовато-серые щупальца с красными ртами-присосками. На груди, погруженные в розоватые реснитчатые орбиты, располагались некие подобия глаз, общим числом четыре штуки.

Они деловито моргали вразнобой, поворачивались туда-сюда, а порой еще и меняли цвет.

– Ой, мама, – тонким голосом сказал Бартоломью. – Я что, брежу?

– Если только вместе с нами, – отозвался я. – А я в бреду предпочитаю видеть не всяких уродов, а приятных голых теток, что настроены ко мне более чем дружелюбно. Так что это, увы, реальность.

На этот раз никто из провожатых нас не одернул. Злобные дядьки добыли веревку и начали приматывать нас к свободным обелискам. Меня разместили между Твардовским и одним из туристов, выглядевшим так, словно его одурманили наркотой.

– Привет, старичина, – сказал я колдунцу, с которым мы беседовали в краковской гостинице. – Что, поймал тебя твой дружбан? Не помогла тебе та желтая побрякушка и урод Хастурр?

Твардовский посмотрел на меня со спокойной обреченностью.

– А, это ты… И у вас, я смотрю, не получилось навредить Ему. Что же, теперь мы все умрем, но это только к лучшему. Мы погибнем, но мир погрузится в пучину ужаса и боли, человечество станет мясным стадом для Властителей Древности, пищей и источником развлечений.

– Но Шоррот не собирается будить Кхтул-лу, – сообщил я. – Он хочет его усыпить!

Твардовский усмехнулся, показав крепкие желтые зубы, из бороды его на пол посыпались белые червячки.

– Он может думать все что угодно, – сказал он. – Но на самом деле человек способен управлять одним из Древнейших так же, как палец управляет человеком. Они могучи, и мысли их – как ядовитый ураган, несущийся над землей… И как перед ним может устоять смертный?

Глаза старикана заблестели безумием, изо рта полетела слюна.

Я же почувствовал некоторое облегчение: а ведь и в самом деле возможно, что Хаим Шоррот лишь марионетка Пожирателя Душ, и мы не зря мешали его коварным проискам.

– Кончай визжать, – прозвучавший прямо над ухом гулкий голос дал понять, что наш «друг» явился в грот собственной персоной. – Противно слышать твои безумные вопли.

Тот, кто называл себя Джаваном Сингхом, Ирге О’Дилом и другими именами, был не в привычном сером костюме, а в черной лоснящейся хламиде без рукавов. Подол ее волочился по полу, а еле заметные высверки давали понять, что одеяние расшито серебряной нитью.

– Визжать? – Твардовский содрогнулся всем телом так, что многотонный обелиск качнулся, и после этого перешел на странный язык, похожий на английский примерно так же, как церковнославянский на русский.

Бывшие друзья и коллеги какое-то время препирались, пока Шоррот не рявкнул что-то злобное и не зашагал туда, где был привязан чешуйчатый уродец с глазами на груди. С ним наш гостеприимный хозяин затеял разговор на чистейшей латыни, какой не устыдился бы и «добряк» Калигула, и я даже разобрал несколько слов: «кровь», «призыв» и «отец».