До обеда я мог умереть трижды.
Для начала меня чуть не пришибло упавшим деревом, потом до моей задницы едва не добрался Равуда — дело швах, когда тебя хочет лишить жизни собственный командир. И только потом в очереди на убийство моей персоны очутились хитрые и недобрые враги.
Если бы не болезнь дочери, разве полез бы я в эту мясорубку?
Но обо всем по порядку.
* * *
Двоюродный брат не поскупился, и стол в дорогом кабаке ломился от жратвы. Икра черная, икра красная, креветки в салате, не знавшие холодильника, такие нежные, что таяли во рту, оленье мясо с черносливом, зажаренный целиком гусь, фаршированный ананасами и грецкими орехами.
А я сидел как на иголках, и смотреть на эту роскошь не хотелось; мягкий вкус двадцатилетнего «Курвуазье» чувствовал, конечно, но он меня не радовал…
Два места рядом со мной пустовали — ну мама братца не любит, вот и не пришла, а Юля… у Юли нашлись более важные дела, и я бы хотел быть сейчас с ней и с дочкой; но жена, умная женщина, сказала, что толку от меня в больнице все равно не будет, а обижать братца не стоит. Так что я сидел один, по сторонам не смотрел, мрачно набивал брюхо и ждал звонка.
Когда же телефон в кармане завибрировал, я едва не подскочил.
— Ну, что? Как вы? — выпалил я в трубку, выбегая из зала, где неистово орала музыка и перекрикивали ее нетрезвые дамочки.
— Не очень хорошо, — голос Юли звучал напряженно-спокойно, и сердце мое вмиг обледенело.
Мы женаты четыре года, за это время она ни разу не повышала голос, никогда не злилась, хотя иногда я давал повод, о да, давал; но если начинала говорить вот так, то я мигом понимал — дело швах. Сашка начала болеть год назад, и быстро стало ясно, что все серьезно — мы обошли кучу врачей, сдали кучу анализов, порой все деньги уходили на лекарства и докторов, так что мы сами сидели на лапше из пакетиков, и вот сегодня финальное обследование… и на него такая очередь, что запись за два месяца и свободное место только на вечер пятницы!
— И? — спросил я, чтобы заполнить пустоту.
Я знал — она все скажет, но не мог молчать, не мог, меня трясло, и выпитый коньяк испарялся с кожи вместе с потом, а во рту стоял привкус ананасов, гуся и креветок. Как они там только все помещались?
— Нужна операция, — Юля говорила словно через силу, выталкивала из себя слова. — Делают у нас, но только платно… Пятьдесят тысяч долларов, и первый взнос — десять. Если операцию не сделать, то Сашка… — она сглотнула, — умрет.
Голос жены продолжал звучать, но я уже не очень вслушивался, кровь ревела в ушах, сердце лупило глухо и тяжко. За что, как так может быть, чтобы светловолосый ангелочек трех лет обречен на смерть? Почему так? Чем мы нагрешили, мать твою? Почему ей такие страдания?
Хотелось заорать, ударить кулаком по стене, высадить окно, чтобы порезаться, чтобы больно стало мне, а не дочери, или хотя бы моя боль из внутренней стала внешней. Помимо того терзало желание проснуться, открыть глаза, и чтобы Юля рядом, и Сашка тоже, и все хорошо.
Не знаю как — внутри негромко хрустнуло — я сумел взять себя в руки.
— Сдохну, но найду деньги, — сказал я.
— Ограбишь банк? — спросила Юля, и я ощутил волну горячей благодарности к ней: самой наверняка реветь хочется, но она сдерживается, да еще и пытается шутить.
— Если надо, то ограблю пять банков, — пообещал я. — Люблю вас.
Мы договорились встретиться через час дома, и я вернулся в зал, где продолжалось гульбище. Шлепнулся на стул, и потянулся к коньячной рюмке, но быстро отдернул руку — не время пить. Надо оглядеться и подумать — вдруг кто из родственников даст взаймы, а я потом отдам, отработаю, да сам в рабство продамся ради Сашки!
Братца отметаем, он хоть и не беден, но жлоб… кто еще?
Родичей у меня раз-два и обчелся, отец умер, когда мне самому было три, и с его стороны я никого не знаю, так что остается мамина сестра, и ее дети, все люди прекрасные, но не богаче меня, мда…
И тут на стул рядом со мной опустился Иван.
Нас познакомили в начале праздника, и он сказал, что мы виделись с ним много лет назад. Еще он сообщил, что приходится мне родственником, то ли мой двоюродный дядя, то ли мамин. Вот только я не мог вспомнить, чтобы она о нем говорила, и лицо его показалось незнакомым.
Иван улыбнулся, огладил ежик седых волос, мелькнула татуировка на кисти — когтистые пальцы, три штуки, точно птичья лапа.
— Сложности? — поинтересовался он.
— Нет, — попытался соврать я, хотя лгать не умею и не люблю.
— Егор, я знаю, что тебе нужны деньги, — заговорил он, наклонившись ближе. — Серьезные. Не на баловство.
— А вы мне их дадите? — спросил я, закипая.
Да кто ты такой, пятый дядюшка на киселе, чтобы лезть в мою жизнь, и что тебе надо?
Я спрашивал у братца насчет Ивана, но тот знал не больше моего.
— Нет, я не Трамп, — смуглое, морщинистое лицо пересекла лишенная юмора усмешка,как бескровная рана. — Я могу подсказать, где достать деньги. Честно заработать.
— Ну вот, а я думал, вы дадите мне ключ от квартиры, где бабки лежат…
— Егор, — он взял меня за запястье, и я ощутил, сколько силы в его пожатии: а ведь он раза в два старше меня, ему около пятидесяти, — не стоит отвергать подарки судьбы.
